Падение сквозь облака - Анна Чилверс

Охранники смотрят друг на друга с недоверчивым выражением лица, оператор о чем-то спрашивает другого боевика, тот неопределенно пожимает плечами.

Оператор снова смотрит на Бертрана.

— Ты просил?

Бертран с готовностью кивает в ответ:

— Да, просил.

Оператор выключает камеру и кладет ее на стол, делая отрывистые приказания другим боевикам. Бертрана снова поднимают со стула, на этот раз более осторожно, и выносят за дверь. Охранники, оставшиеся в комнате, снова о чем-то говорят. Затем Гевин чувствует, как его поднимают и тащат по комнате к стулу, который только что освободил Бертран.

Темнота здесь иного свойства. Сквозь черноту проступают неясные формы. Рядом с ним спящая Кэт. От нее исходит тепло из спального мешка. Ее волосы покрывают его ногу. Он может к ней прикоснуться. Чуть дальше неясные очертания скалистой вершины холма на фоне черного неба. Хотя луны не было, все же тьма не настолько плотная, чтобы скрыть ландшафт полностью.

Кэт издает во сне едва слышимый смешок. Он кладет руку на поверхность спального мешка туда, где ее бедро образует выпуклость. Слышатся крики и шорохи малых животных и птиц. Темнота наполнена жизнью.

В этот день все изменилось. Или, скорее, изменился он сам. Что убило его страх — гнев его жестокой натуры или моложавое лицо охранника? Он не знает. Но он изменился тогда, когда разъярился.

— Ты! Ты будешь читать листок.

Гевин молчит. Главарь направляет камеру на него. Он молчит и не моргает.

— Теперь читай. Говори.

Гевин делает глотательное движение. Не от страха. Просто во рту избыток слюны и нужно глотнуть, чтобы говорить. У него есть что сказать.

— Нет.

В комнате слышится общий вдох. Оператор делает шаг вперед. Затем он разражается тирадой, жестикулирует свободной рукой в направлении двери, сжимает кулак и рассекает воздух и говорит, говорит. И хотя Гевин не знает слов, он понимает, что ему угрожают. То, что случилось с Бертраном, может случиться с ним. И они ждут от него беспрекословного подчинения, поскольку он всегда казался наиболее слабым из двух пленников, человеком, который всхлипывает, просыпается в камере с пронзительными воплями. Он выглядит наиболее запуганным.

Поток слов заканчивается. Он высказался напрямик. Дал понять тебе, что ты будешь делать то, что я приказываю.

— Читай, — говорит он спокойно.

— Нет, — говорит Гевин.

Оператор выглядит озадаченным, затем несколько усталым. Он жестом подзывает охранников, которые подходят и хватают Гевина так, как прежде Бертрана. Затем, по его знаку, они начинают избивать пленника. В этот раз главарь ограничивается наблюдением.

Гевин обнаруживает, что можно сосредоточиться на чем-то другом. Раньше, когда его били, угнетала больше всего нехватка сил. С каждым ударом прута он чувствовал большую потребность покориться. Однако он сознает, что они не в состоянии контролировать места, в которых он мысленно укрывается. Каждые пять секунд, когда на его спину обрушивается удар прута, он заставляет свою мысль блуждать, пока она не найдет какое-нибудь безопасное место. Он не кричит, сохраняет молчание.

Боевики чувствуют что-то неладное. Через некоторое время они останавливаются. Главарь подходит к нему с видеокамерой, говорит быстро и грозно.

— Будешь читать листок?

— Нет. Никогда. Не заставите меня.

Через много часов он лежит в камере на мешковине. Тело — обессиленное и влажное, он почти ничего не сознает. Вокруг темнота, что нормально. Боль. Говорит какой-то голос.

Он пытается услышать. Кажется, что голос исходит издалека, но говорит ему, упоминает его имя.

— Гевин! — Голос звучит как голос Бертрана, но из такого далека. — Что они сделали с тобой?

Они? Интересно, что Бертран имеет в виду, если это голос Бертрана. Помещение вращается и сдвигается, голос звучит совсем близко.

— Гевин?

Сколько времени он провел в этой темноте?

Бертран говорил с ним, но когда это было? Он хотя бы поспал в это время?

— Крикет.

Он выдыхает это слово. Не знает, услышал ли его Бертран. Некоторое время царит молчание. Его мозг трясется, как по рельсам, почти в тупике. Бертран еще здесь? Или его забрали?

— Бертран? — Он хочет поднять голову, но это то же самое, что поднять дом над его фундаментом.

— Что ты подразумеваешь под крикетом?

Трава. Местами она опалена солнцем и суха. Люди в белых одеждах и мячик. Воздух наполнен жизненным спокойствием, сквозь которое доносятся голоса. Крик и сильный удар биты по мячу — эти звуки летают по воздуху и доносятся до него, как красный мячик. Он глядит вверх. Сверкает яркая голубизна неба. Он бежит, падает и прыгает, все в его руках. Его ладони, жесткие и потяжелевшие, болят от силы своего приземления. Вслед за этими звуками приходят другие. Аут. Аут. Кто-то кричит. И хлопает в ладоши. Звук похож на взмах крыльями стаи гусей, одновременно взлетевших над землей.

— В моей голове, — шепчет он Бертрану. — Крикет.

— Ах, крикет, — произносит Бертран, будто в знак понимания. Бертран понимает все. — Отлично.

Теперь он ускользает. Зеленый цвет уходит и надвигается черный. Хотя есть кое-что еще, что ему нужно сказать Бертрану. Что-то важное, не о крикете.

— Бертран!

— Да.

— Я не просил.

— Знаю. Знаю, что ты не просил.

Как он узнал? Гевин не понимал этого. Он скользит вниз и переносит боль на разные уровни сознания. Гевин способен видеть. Сейчас темная, безлунная ночь, но глаза привыкают к темноте и могут видеть. Эта темнота не идет ни в какое сравнение с тьмой камеры, где любая сила приспособления не имеет значения. Здесь он счастлив. В прохладной ночи, с уханьем сов над годовой и Кэт, спящей рядом. Это — другой мир, одно из высших достижений его жизни.

Там — комната под замком. Место в его памяти, куда он не должен ходить. Пребывание здесь ночью не заставит его идти туда. В этом он уверен. И этот мысленный запрет — хранилище его вины, тайная отрава, которая может погубить все. Его работу, выздоровление, дружбу, спокойствие ночи, любовь к Кэт. Все может быть отравлено.

Если бы он мог открыть дверь… но он не знает как. Но если бы и знал, то мог бы не пережить знание, которое открылось бы в связи с этим.

Когда я проснулась, ночная тьма только что начала рассеиваться. Было еще темно, но окружающие предметы выглядели более выпукло, более определенно. Силуэт скальной поверхности холма представлял собой вещь, которую я могла обвести пальцем на фоне неба. Так же как силуэт Гевина, все еще сидевшего, неподвижно, как скала, почти застывшего в своих очертаниях.