Затерянный остров - Джон Бойнтон Пристли

Все необычное состояло в самом факте бесконечного путешествия. Уильям отказывался верить, что этот уже привычный вихрь из горячего душного воздуха, журналов, долларового чтива, воды со льдом, стейков и яблочных пирогов мгновение назад пронес его через Шайенн, столицу Вайоминга, и теперь влечет к Огдену, штат Юта. Солнечным воскресным утром он вместе с увлеченно фотографирующими попутчиками стоял в панорамном вагоне в хвосте состава и во все глаза смотрел на Большое Соленое озеро — голубой стеклянный лист, по которому поезд громыхал час с лишним. Уильям пытался сосредоточиться на том, что вот он пересекает знаменитое озеро, по берегам которого, покрытым искрящейся на солнце коркой (хоть сейчас на хлеб с маслом), живут таинственные пугающие создания — мормоны. Но внутри ничего не откликалось. Все было слишком нереальным.

Пролетела Юта, началась Невада — ни души, полное безлюдье и геологический рай. Среди гор, голых и далеких от жизни, как рельефная карта, Уильям снова укрылся за зелеными шторками, совершил уже привычный акробатический трюк с пижамой и под гудки поезда, отражающиеся эхом от этих лунных хребтов, погрузился в унылую дремоту. Коммандер и Рамсботтом — где-то сейчас их далекие тени? А Затерянный остров с его черными залежами — неужели тоже сон? Он вспомнил Бантингем и круг привычных дел — солодильня, акварели, книги, шахматы, бридж, приятели вроде Гринлоу, несколько женщин, с которыми он был знаком близко, и другие, с которыми он хотел бы сблизиться, но никак не решался… Вся эта жизнь и все эти люди сжались в крохотную, едва заметную точку, но именно она была настоящей действительностью. Вне ее носились бесплотные призраки. Он не мог нащупать почву под ногами, и в какой-то момент ему стало до тошноты тоскливо.

Долгие годы Уильям жил словно во власти чар, не дающих вырваться в яркий, красочный мир, полный живых страстей и беспечного смеха. Он знал, что этот мир существует: иногда колдовская завеса отдергивалась на мгновение, дразня цветным сполохом, мелькающим профилем, голосами пирующих за волшебным столом. Чары ненадолго развеялись, когда дядя Болдуин рассказал о Затерянном острове, потом еще раз, когда Уильям вглядывался в мешанину моря и неба в Лагмуте. Теперь же, когда приключение вроде бы началось и старая жизнь осталась на другой половине земного шара, колдовство настигло его снова, затянув весь континент мрачной серой пленкой. Уставший, измотанный долгой тряской в поезде, он ворочался на полке, как будто удобная поза могла избавить его от навалившейся тоски. В эту ночь Уильям выглядел не героем, а потерянным мальчишкой.

Утром, однако, все неожиданно изменилось. Уильям не выспался, а вставать пришлось рано. Около восьми утра поезд прибывал в Окленд, конечную станцию с переправой на Сан-Франциско. Уильяму и его товарищам по зеленым шторкам пришлось покинуть койки гораздо раньше обычного, а дальше началась привычная толкотня с умыванием, одеванием и сборами в тесном купе. Тем не менее Уильям чувствовал перемены. Поезд стремительно спускался в долину, словно намереваясь броситься с разбегу в Тихий океан. От вчерашних голых земель не осталось и следа — все вокруг благоухало, цвело и блестело капельками росы, сквозь буйство зелени уже поблескивали первые солнечные лучи. Здесь — под сенью лесов и раскинувшихся на холмах садов — несложно было обрести счастье, и Уильям почувствовал на языке медовый привкус. Усталость и тоску сняло как рукой. Он снова жаждал приключений и ту же тягу замечал у большинства своих попутчиков. Наверняка они все приехали сюда, в Калифорнию, на поиски золота. Может быть, они его уже ищут и даже кое-что нашли. Здесь, среди плодородных холмов и благоухающих заливов, золота хватало на всех — тут еще продолжался золотой век, где не наблюдали часов философы и влюбленные, как когда-то в Арденнском лесу. Уильям с растущим воодушевлением приник к окну, и когда поезд прибыл в Окленд, в числе первых перешел на паром до Сан-Франциско. Шагая по длинной платформе, он пил душистый воздух, как первосортный аперитив, чувствуя просыпающийся с каждой секундой вкус к жизни.

Действительность настигла Уильяма на пароме от Окленда до Сан-Франциско. Нахлынула волной непонятных эмоций. Стоило ему шагнуть на палубу большого парома вместе с толпой бизнесменов и стенографов, добирающихся через залив до своих городских контор, и его словно отпустило. Он вновь стал путешественником и наслаждался всем, что видел вокруг. Глядя на расстилающуюся впереди голубую гладь, которую тут и там бороздили паромы, Уильям с восторгом напомнил себе: это ведь Тихий океан! Утро сияло, как новенькая монета, свежий соленый воздух бодрил не хуже магического эликсира. Он готов был зааплодировать чайкам, выписывающим каллиграфические петли в воздухе, и проникся дружеской симпатией ко всем попутчикам по этому короткому радостному вояжу. Вокруг были такие же незнакомцы, как и в поезде, однако теперь Уильям воспринимал американцев просто как жителей другого государства, а не строптивых англичан-колонистов, назло прежней родине упорствующих в сомнительных манерах и диалекте. Теперь он признал в них иноземцев. Даже внешне они отличались: мужчины — лицами, широкоскулыми, гладко выбритыми, покрытыми ровным золотистым загаром, а девушки (на пароме их было много, одна красивее другой, склонившихся над книгами и журналами, пронзительно щебечущих) — какой-то экзотической изюминкой, которую нельзя было объяснить лишь элегантностью одежды и броским оранжево-алым макияжем. Здесь, сказал себе Уильям, возникла новая раса, невиданный прежде тип людей, порожденный невероятными приключениями покорителей новых земель и золотой лихорадкой, страстью и любовью, причудливыми комбинациями черт более старых народов. Уже одна эта мысль вызывала упоение. Он потянулся душой к своим попутчикам и, отбросив привычную скованность, легко откликнулся бы сейчас на доброе слово или улыбку. Не будь все так поглощены чтением и беседами, Уильям рискнул бы заговорить с кем-то из соседей — на подобное он был способен лишь на грани легкого опьянения. Таким открытым, таким окрыленным он не ощущал себя давным-давно.

Береговая линия Сан-Франциско засияла над синими водами залива. Очертания города напомнили Уильяму Нью-Йорк зубцами пронзающих небо башен, однако различия больше бросались в глаза, чем сходство. Здешняя панорама была не величественной и мрачной, а веселой и приветливой, и за сверкающими башнями виднелся остальной город, раскинувшийся на холмах. Уильям сразу почувствовал, что этот город создан для наслаждения жизнью — без примеси порока и безумства. Он знал, что полюбит Сан-Франциско, а тот непременно оправдает свою романтическую славу. Город расположился у воды, словно великий оперный тенор, златовласый Вальтер или Зигфрид, готовый исполнить арию. При виде большой башни с часами на морском вокзале Уильям замер — сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Откинув все сомнения, он решительно попрощался со своим бантингемским прошлым. Путешествие из другого полушария на встречу с совершенно незнакомым человеком, чтобы узнать координаты острова, не обозначенного ни на одной карте, теперь казалось совершенно разумным и правильным. Ради более прозаичной цели к этому городу и приближаться не стоило. Уильям не понимал, что на него сейчас так действует — соленый голубоватый воздух, яркое прохладное солнце, приключенческий дух города или его романтическая слава. Он не знал и не хотел знать. Главное, что камень каким-то чудом свалился с души, и казавшееся в Суффолке безумным бредом здесь стало воплощением здравого смысла, а сердце в кои-то веки поет.