Асьенда - Изабель Каньяс

Я полагалась на память, которая вела меня к развилке, мимо лестницы. Страх не давал мне касаться стен, чтобы идти на ощупь, потому что они могли снова обрушиться от моего прикосновения и обнажить новые ужасы… Становилось все сложнее передвигать ногами, сложнее дышать, будто что-то тяжелое давило мне на грудь. Холод, тьма, тяжело, так тяжело…

Со стороны рухнувшей стены до нас донесся девичий смех, слабый и колеблющийся, будто принесенный издалека ветром.

Хуана, – раздался смех. Тонкий и птичий голос. Хуана.

– Идите, идите, – Андрес прибавил скорости, подталкивая меня вперед, в темноту. Его хватка была такой крепкой, что я едва чувствовала пальцы. Ноги знали путь и вели нас в главную гостиную, мимо столовой.

Хуана, Хуана…

Дверь в зеленую гостиную была закрыта, хотя мы оставляли ее открытой. Я потянулась к ручке – заперто. Разумеется. Черт бы побрал этот дом.

Андрес влетел в меня, прижав к двери. Зубы стукнулись друг о друга, свеча выпала из рук, и я вскрикнула. Свеча, упавшая на каменный пол, разлетелась на кусочки.

– Carajo, – выругался Андрес. – Простите, я…

Хуана. Голос стал разборчивее. Он преследовал нас, становился все ниже, делался менее певучим, менее девичьим. От этого многоголосия у меня сводило зубы.

Хуана.

Оно приближалось.

– Сможете открыть дверь? – Дыхание Андреса стало неровным. Сердце пульсировало где-то в горле, пока я возилась с ключом. Наконец мы ввалились в темную комнату. Андрес плечом захлопнул за нами дверь. Копал зашипел. Все свечи потухли.

Он выпустил мою руку.

– Заприте дверь. Я зажгу свечи.

Меня не нужно было просить дважды. Я сделала как велено и последовала за Андресом, который неровной походкой прошел глубже в комнату.

Нет ничего прекраснее, чем звук спички, чиркающей о бумагу, – ловкая янтарно-золотая искорка и тихий треск фитиля, охваченного пламенем.

Я опустилась на колени рядом с тремя зажженными свечами, тело мое неудержимо дрожало. Всего Андрес зажег их десять или одиннадцать. Затем он расставил толстые сальные свечи по всей комнате, чтобы свет был в каждом углу. Движения его стали резче от страха. Закончив со свечами, Андрес принялся за курильницы с копалом. Две он поставил по обе стороны от меня, третью – между нами и дверью. Проделав все это, он сел справа от меня и подтянул колени к груди, чтобы можно было положить на них подбородок, – зеркально моему положению. Дыхание у Андреса было тяжелым, руки дрожали.

Из курильниц медленно вился дым, наполняющий воздух пряным ароматом копала. Андрес сидел так близко, что наши руки касались друг друга.

Я была не одна. Его присутствие успокаивало колотящееся сердце. Я была не одна.

Андрес сделал длинный, дрожащий вдох.

– Я… Я не ожидал этого.

Его внимание было приковано к двери. На лбу подсыхали бусинки пота.

– Я вам говорила, – слова сорвались с губ, прежде чем я успела остановиться.

– И я вам поверил. – Его плечи напряглись, по телу пробежала дрожь. – Но одно дело поверить, и совсем другое – увидеть.

Мы сидели в тишине, глядя на дверь. Наблюдали, как копал взвивается к потолку.

Медленно мое сердцебиение возвращалось в привычный ритм.

– Я останусь тут до утра, – тихо сказал Андрес. – Когда будете готовы, можете уйти и поспать. Я буду в безопасности.

– Вы что, думаете, я выйду из этой комнаты? – От возмущенного тона в моем голосе он вздрогнул. – Вы, возможно, и будете в безопасности, но я осмелюсь напомнить, куда мне придется идти, чтобы добраться до лестницы. Вам самому захотелось бы бродить там в одиночку?

Из-за теней Андрес казался еще более хмурым.

– Я бы мог вас проводить.

– Нет, – отрезала я. Мне не хотелось быть одной. – Я останусь.

Андрес сдвинулся, крепче обхватив колени. Он не сводил взгляда с двери. Мне стало ясно, что ему было отчего-то не по себе.

– Если дело в том, что вам придется провести ночь с женщиной… – заговорила я. – Спешу напомнить, что я замужем, и, более того, я хозяйка этого отвратительного места, и это я здесь принимаю решения, что прилично, а что нет.

От удивления он резко повернулся ко мне.

– Cielo santo[24], донья, нет! – Андресу хватило приличия сделать вид, будто он возмущен. – Прошу прощения. Дело в том, что…

Недосказанная мысль повисла в воздухе, он поджал нижнюю губу и снова посмотрел на дверь. Андрес явно что-то взвешивал, думал, стоит ли говорить. Стоит ли позволять мне тут остаться.

Он должен мне позволить. Он ведь понимает, каково это – быть одной в этом доме.

Тени закручивались вокруг нашего маленького ореола света, тянулись к Андресу, как нити удушливого тумана. Как будто в его присутствии они делались гуще, оживали.

Андрес выдохнул, хрипло выругался себе под нос и, вытянув длинные ноги, поднялся.

– Если хотите остаться, я вынужден попросить вас ничего не рассказывать другим священникам. Ничего. – резко сказал он. – Особенно падре Висенте. Понимаете?

– Падре Висенте? – повторила я. Требование – а по его тону было понятно, что это именно требование, хотя и выраженное вежливым языком – застало меня врасплох. – Я могу рассказать ему все что угодно, и он все равно мне не поверит.

Я честно представила, как заявляю прямо в раскормленное, краснощекое лицо падре Висенте, что небо голубое, и его глаза расширяются, щеки начинают трястись, и он тут же тянется за пером, чтобы написать моему мужу о его истеричной жене.

Андрес посмотрел на меня сверху вниз, совершенно невеселый и мрачный. Потом снова уставился на дверь. Что бы он там ни услышал, этого оказалось достаточно, чтобы склонить чашу весов в его молчаливом споре. Он похлопал по карманам брюк в попытке что-то найти, а потом выудил оттуда кусочек угля.

Раскатав уголь между указательным и большим пальцем, Андрес отвернулся от меня и стал считать шаги от первой курильницы до той, что стояла ближе к двери.

– Siete, ocho, nueve[25]…

Затем он присел, сделал отметку на полу и выпрямился. Принялся снова считать. Присел, сделал отметку, встал. Математически выверенными шагами он обошел меня по кругу и расчертил пол отметками. Затем поднял курильницу и еще раз прошелся по кругу размеренными и ровными шагами, бормоча что-то себе под нос.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Андрес говорит совсем не на кастильском. Этот язык был шелковистым, изгибистым, как вьющиеся струйки копалового дыма. Я много раз слышала его в Сан-Исидро, на нем говорили тлачикеро и их семьи.