Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

волна русых волос, модное светлое платье, подчеркнувшее тонкую талию.

– Ах, да. Матушка насилу уговорила его писать мой портрет. Можно подумать, я какая-то крокодилица, – с легкой обидой проговорила Татьяна.

– Ну что вы! – горячо возразил Иван Никитич. Некоторое время ушло на комплименты, которые он и Борис Савельевич посчитали нужным адресовать барышне и мастерству художника. О господине Девинье Ивану Никитичу так и не удалось ввернуть ни одного вопроса.

Наконец, сели к столу и сам управляющий, отослав горничную, принялся разливать чай. Его явно беспокоило, чтобы среди прислуги, а через них и по городу не расползались слухи об исчезнувшей хозяйке.

– Татьяна Савельевна и Марья Архиповна доверили мне в прошлый мой визит ознакомиться с письмом вашей матушки, – рассказал Иван Никитич Борису, когда Осип наполнил его чашку и положил ему на блюдце кусок пышного яблочного пирога. – Я не имел удовольствия знать Катерину Власьевну, поэтому письмо не вызвало у меня удивления. Я бы сказал, что оно отнюдь не похоже на предсмертную записку. Скорее на извещение об отъезде. Удивительно, что это простое письмо вызвало столько разночтений, хотя писавшая его, как мне думается, как раз этого и стремилась избежать.

– Осип Петрович, будь любезен, принеси нам снова маменькино письмо, – обратилась Татьяна к управляющему. – Оно… да ты знаешь, мы уже сто раз перечли его.

Управляющий вышел и скоро вернулся с серебряным подносом в руках. На этот раз письмо было без конверта и бумаги с распоряжениями о наследстве тоже принесены не были.

– Вот здесь она пишет, что «мы свидимся вновь через какое-то время», – Борис указал на строчки письма. – Где же тут хоть намек на желание проститься с жизнью? Нет, я ничего подобного не вижу. Да и не по-христиански это. А то, что она упоминает какой-то «райский сад», которого жаждет ее душа, так это, я полагаю, некое иносказание, не более.

– И тем не менее, вы обратились в полицию, – напомнил Иван Никитич.

– Да! Я полагаю, что ее могли принудить написать это письмо.

– Но почему вы так думаете?

– Так ведь она распоряжения о наследстве оставила, отписала нам все: и дело, и дом, и деньги. И никакого обратного адреса. Как это следует понимать? Разве мы в чем-то перед ней провинились? Нет, решительно на матушку это не похоже: вот так оставить все дела, фабрику. Она всегда вникала во все, сама все бумаги смотрела и подписывала. А сейчас на носу время стрижки овец, время закупок шерсти – она бы такого не пропустила. Можно было бы предположить, что это происки другого купца, который желал бы перебить сделки, да только таковых купцов я не знаю. Никто, кроме нас, тут в округе шерстяными изделиями не занимается. И потом сами распоряжения о наследстве, которые она оставила…

– Они вызывают подозрения? – насторожился Иван Никитич, отложив даже пирог, которым было занялся.

Борис замолчал, нахмурившись.

«Ну вот ты и проговорился, голубчик! Видно, обошла тебя матушка, никак большего для себя ожидал», – предположил писатель, но Татьяна, положив ладонь на руку брата, проговорила:

– А я, как прочла, кого она главным над фабрикой поставила, так сразу подумала: вот единственно правильный выбор!

– Но Георгий старше меня, и все знали, что он должен унаследовать дело отца! – покачал головой Борис. – Разве могу я его обойти? Я об этом никогда и не помышлял.

– Должен-то должен, – возразила Татьяна. – Но только хочет ли он? Ты, Боренька, всегда при матушке был и помогал ей на фабрике. Ты знаешь лучше всех, как там работа идет и как все устроено, и всех работников знаешь. Только почему-то все время робеешь сам распоряжаться. А Георгию нашей фабрики и даром не надо. Ты ведь знаешь, он на одном месте не усидит, заскучает. Матушка все верно рассудила. Жорж пусть лучше занимается торговыми делами, ездит по городам, по заграницам. Вот как и сейчас. У него это лучше получается.

– Так стало быть, Катерина Власьевна, никого с наследством не обошла, не обидела? – уточнил Иван Никитич, но все же, вытащив из кармана блокнот, сделал пометку о том, что старшему сына купчиха предпочла младшего. Может, Татьяна и считает выбор своей маменьки правильным, да только согласен ли с ним старший брат? И точно ли он сейчас за границей?

– Maman никого в своих распоряжениях не забыла, – подтвердил Борис растерянно. – Даже доктора, даже художника, даже Осипу и прислуге оставила денежные суммы.

– И кого же вы подозреваете? – с недоумением переспросил Купря. – Вы ведь предположили, что письмо могло быть написано под принуждением.

– Никого я не подозреваю, в том-то и дело! Я решительно не понимаю, что обо всем этом думать. Одно только знаю: не могла матушка вот так вот уехать.

– Если она все свое имущество отписала родным и знакомым, то, выходит, сама ни с чем осталась? Так, может, в монастырь ушла? – вернулся к мелькнувшему когда-то предположению писатель.

– Я еще бумаг не проверял, – признался Борис. – Не смотрел, оставила ли она что-то для себя. Как увидел, что вся фабрика теперь на мне, так аж в глазах потемнело со страху.

– Что же до монастыря, то матушка особенно набожной никогда не была, – заметила Татьяна. На губах ее промелькнула легкая усмешка, которую она, впрочем, тут же спрятала. Ивану Никитичу показалось, что и в прошлый раз дочь пропавшей купчихи не была достаточна откровенна.

– Татьяна Савельевна, – обратился он к ней мягко, – А что бы вы предположили? Тетушка ваша ожидает худшего, но мне кажется, это пустое. Все мы сомневаемся в таком исходе. Борис Савельевич думает, что письмо могло быть написано под принуждением. Вот только если все распоряжения о наследстве были сделаны с вниманием и по справедливости, то какой в этом был бы смысл? А у вас нет ли какой-то своей догадки?

Татьяна опустила голову и некоторое время молчала. Потом подняла глаза на гостя:

– Вы кажетесь мне деликатным человеком, Иван Никитич. Осип Петрович сказал, что и в городе вы не болтали. Стало быть, я могу вам довериться?

– Буду нем, как рыба! – выпалил писатель и тут же спохватился, что как же тогда он станет писать материал для «Черезболотинского листка», если обещает сейчас молчать, но Татьяна уже подхватила со стола письмо, развернула его перед Купрей и указала на одну строку:

– Вот здесь прочтите, в самом начале: «Я не раз заговаривала с вами о своем желании сложить дела и посвятить себя другому». Как же вы не видите, не понимаете, о чем она толкует? «Посвятить себя другому» – значит, другому человеку! Мужчине!

Иван Никитич и Борис с изумлением переглянулись.