Восставший из ада. Ночной народ - Клайв Баркер

– Дай мне больше времени, – сказал Деккер. – Если обратимся в полицию сейчас, тебя заберут из моих рук. Возможно, даже запретят посещения. Ты останешься один.

– Я уже один, – ответил Бун. С тех пор как он впервые увидел фотографии, он оборвал все связи, даже с Лори, из страха перед своей склонностью к насилию.

– Я чудовище, – сказал он. – Мы оба это знаем. Все нужные доказательства у нас на руках.

– Вопрос не в одних доказательствах.

– А в чем тогда?

Деккер прислонился к окну – в последнее время его стало обременять его же грузное тело.

– Я не понимаю тебя, Бун, – сказал он.

Бун перевел взгляд от человека к небу. Сегодня дул ветер с юго-востока, торопил перед собой обрывки облаков. Хорошо бы оказаться там, думал Бун, быть легче воздуха. Здесь все такое тяжелое; хребет трещал под тяжестью плоти и вины.

– Я четыре года пытался понять твою болезнь, надеясь ее исцелить. И думал, что добился успеха. Думал, есть шанс, что все прояснится…

Он замолк перед лицом своей неудачи. Бун не настолько ушел в собственные мучения, чтобы не замечать, как сильны страдания этого человека. Но ничем не мог сгладить его боль. Просто смотрел, как проходят облака, высоко на свету, и знал, что впереди ждут лишь темные времена.

– Когда тебя заберет полиция… – пробормотал Деккер. – Не только ты останешься один, Бун. Я тоже. Ты станешь чужим пациентом – какого-нибудь психолога-криминалиста. Я не смогу тебя посещать. Вот почему я прошу… Дай мне больше времени. Позволь понять как можно больше перед тем, как между нами все будет кончено.

Он говорит, как возлюбленный, рассеянно подумал Бун; как будто то, что между нами, – это вся его жизнь.

– Я знаю, тебе больно, – продолжал Деккер. – И у меня есть лекарства. Таблетки, чтобы унять самое худшее. Пока мы не закончим…

– Я себе не доверяю, – прервал его Бун. – Я могу причинить кому-нибудь вред.

– Не причинишь, – уверенно и спокойно ответил Деккер. – Ночью об этом позаботятся лекарства. Все остальное время ты будешь со мной. Со мной ты в безопасности.

– Сколько еще ты хочешь?

– Самое большее – несколько дней. Я же немногого прошу? Я должен знать, почему у нас ничего не получилось.

Мысль о том, чтобы вновь пройти по этой окровавленной земле, устрашала, но за Буном оставался долг. Благодаря Деккеру он хотя бы одним глазком увидел новые возможности; теперь он обязан доктору и должен вынести хоть что-то из руин этого будущего.

– Только быстро, – сказал он.

– Спасибо, – сказал Деккер. – Это много для меня значит.

– И мне нужны таблетки.

2

Итаблетки он получил сполна. Деккер за этим проследил. Таблетки настолько мощные, что после приема он сомневался, сможет ли в будущем вспомнить свое имя. Таблетки, с которыми сон давался проще, а пробуждение становилось визитом в полужизнь, откуда он был рад сбежать снова. Таблетки, от которых он стал зависим спустя сутки.

Слово Деккера было твердым. Когда Бун просил еще, то получал еще, и под снотворным действием таблеток они вдвоем вернулись к уликам, пока доктор снова и снова перебирал подробности преступлений Буна в надежде их постичь. Но ничего не прояснялось. Из этих сеансов все более пассивный разум Буна мог восстановить лишь смазанные образы дверей, в которые он проскальзывал, и лестниц, по которым поднимался для совершения убийства. Он меньше и меньше замечал Деккера, делающего все, чтобы извлечь хоть что-либо ценное из замкнувшегося разума пациента. Теперь остались лишь сон и чувство вины, и Бун все больше надеялся на то, что однажды настанет конец и первому, и второму.

Только Лори – точнее, воспоминания о ней, – нарушала лекарственный режим. Иной раз он слышал в среднем ухе, как ее голос отчетливо повторял слова, произнесенные в каком-нибудь обыденном разговоре, всплывшем из взбаламученного прошлого. В этих фразах не было ничего важного; разве что они ассоциировались с образом, который он лелеял, с прикосновением. Теперь он не помнил ни образов, ни прикосновений – лекарства лишили его даже способности воображать. Остались лишь эти потерявшиеся реплики, беспокоившие не тем, что их как будто произносил кто-то над плечом, а тем, что Бун не мог вспомнить какого-либо контекста. Но хуже всего – звучание напоминало о той, кого он любил и кого больше никогда не увидит, разве что в другом конце зала суда. О той, кому он дал обещание, нарушенное всего через несколько недель. В муках, в нечленораздельных мыслях то нарушенное слово казалось не менее чудовищным, чем преступления на фотографиях. Оно обрекало на ад.

Или смерть. Лучше – смерть. Бун уже не знал, сколько времени прошло после заключения сделки с Деккером, когда он выменял этот ступор на еще несколько дней расследования, но не сомневался, что выполнил свои обязательства. Он весь выговорился. Больше нечего ни сказать, ни услышать. Оставалось только сдаться в руки закона и сознаться в преступлениях – или сделать то, на что государство уже не имело власти, и убить чудовище.

Он не осмелился известить об этом плане Деккера; знал, что доктор сделает все возможное, чтобы предотвратить самоубийство пациента. И еще один день разыгрывал покладистого подопытного. Затем, пообещав Деккеру, что вернется в кабинет на следующее утро, отправился домой и приготовился покончить с собой.

Дома Буна ждало еще одно письмо Лори – четвертое после его исчезновения, с требованиями объяснить, что случилось. Он прочел как мог – насколько позволяла затуманенная голова – и попытался написать ответ, не будучи уверенным в том, что хочет сказать. В итоге, сунув ее письмо в карман, он вышел в сумерки на поиски смерти.

3

Грузовик, под который он бросился, не смилостивился. Вышиб дух, но не жизнь. Помятого, истекающего кровью из-за многочисленных ссадин и царапин, его забрали в больницу. Позже он поймет, как это укладывается в общий порядок вещей и что в смерти под колесами ему отказано неспроста. Но в больнице, ожидая в белой палате, пока помогали более несчастным, он мог только проклинать свою неудачу. Чужие жизни Бун забирал с ужасной легкостью; своя же собственная ему не давалась. Даже в этом он выступал против себя.

Но несмотря на свои неказистые стены, палата – хоть он того и не знал, когда его доставили, – таила обещание. Там Бун услышал название, которое со временем сделает из него нового человека. По его зову он выйдет в ночь чудовищем и встретится с чудом.

Название то было Мидиан.

У них было много общего – не в последнюю очередь способность давать обещания. Но тогда как его заверения в вечной любви оказались пустыми всего через несколько недель, Мидиан давал обещания – полуночные, как его собственная глубочайшая полночь, – что не нарушила бы и сама смерть.

За годы болезни, посещений и выписок из сумасшедших домов и хосписов редкий собрат Буна по несчастью не был привязан к какому-нибудь талисману – знаку или сувениру, стерегущему врата его сердца и разума. Бун быстро научился не смотреть за эти мелочи свысока. «Что угодно, чтобы ночь протянуть», – эту аксиому он зазубрил на горьком опыте. Большинство подобных предохранителей хаоса были для обладателя чем-то личным. Безделушки, ключи, книги и фотографии – напоминания о хороших временах, лелеявшиеся, как защита против всего плохого. Но иные из них принадлежали коллективному сознанию. То были слова, что он слышал не раз: бессмысленные стишки, чей ритм унимал боль, имена богов.