Моя сестра - Мишель Адамс

Через пару минут я беру себя в руки. Иду в ванную, умываюсь, мое лицо красное и опухшее. Но теперь на пути в комнату я не держу голову опущенной. Я останавливаюсь, и поворачиваюсь к тому, что находится в нише: комод, уставленный фотографиями. На нем слой пыли, но фотографии чистые. Я беру одну и замечаю, что даже под ней есть пыль. Фотография здесь недавно, может быть, ее поместили сюда из-за меня. Смотрю на изображение, на котором безошибочно можно узнать Элли. Я там тоже есть, мне от силы полтора года. Я хихикаю, она смотрит на меня ледяными глазами. На ее лице вроде бы улыбка, но не особенно счастливая. Есть и другие фото, но я не готова рассматривать их сегодня. Я бросаю рамку обратно, другие фотографии разлетаются в стороны, как кегли для боулинга.

Теперь я понимаю, почему мои ноги доставали до конца кровати. Она не предназначена для взрослого человека. Я приподнимаю постельное белье и нахожу по бокам кровати выдвижные поручни, которые когда-то не давали мне упасть. Открываю ящик, куда спрятала статуэтку, и нахожу там детские пеленки из махровой ткани и коробочку с булавками. Ни разу не тронутые за столько лет. Открываю другой ящик, где обнаруживаю набор розовых ползунков, рассчитанных на детский возраст от рождения до полутора лет. Мои вещи. Вещи, которые я когда-то носила. Беру одну, нюхаю ее, но значительный слой пыли только вызывает зуд в носу. Беру статуэтку и, бережно прижав ее к себе, откидываюсь на кровать. Тянусь к телефону, вспоминаю, что он сломан. «Дыши, – говорю я себе. – Перестань плакать». Глотаю валиум и жду, пока он подействует. Не дожидаюсь, и тогда, вытерев глаза, звоню Антонио по домашнему телефону, и вешаю трубку, когда он не отвечает.

Я двигаюсь, только когда слышу, как подъезжают машины в этой медленной, пафосной манере, обязательной для похорон. Я поднимаюсь и вижу через окно пять черных «Ягуаров». Один из них особенно вместительный, задние двери его распахнуты – раскрытый рот, готовый поглотить гроб. Носильщики выходят из дома, погружают гроб в машину, и в тот же момент в мою дверь кто-то стучит.

Это Джойс. Она замечает мои слезы, и делает логичное предположение, что я грущу о своей утрате. Это так, но моя скорбь не по матери. А по жизни, которую я потеряла. По малышке, которой я была. По ребенку, которым мне не удалось стать.

– Ну же, ну же, – утешает она, беря за руку. Быстро осматривает меня, обращая внимание, что я босиком. Оглядывает комнату, видит черные ботинки на плоской подошве, в которых я приехала, да пару новых модных «рибоков». Она берет одну кроссовку, проверяя подошву.

– Побудь здесь, – бормочет она, усаживая меня, перед тем как засеменить из комнаты.

Возвращается она с парой благовидных черных лодочек с завязками, похожих на те, которые носит сама. Поскольку я не проявляю интереса к ее предложению надеть их, она сама присаживается, и, поставив мою ногу себе на колено, затягивает шнуровку, несмотря на слабость левой руки. После этого она обращает внимание на кожаную коробочку на кровати рядом со статуэткой. Берет ее и открывает. Внутри – жемчужное колье. Она показывает его мне, ожидая от меня комментариев, вероятно, не зная, надену ли я его.

– Его дала мне Элли.

Она сжимает губы, так что сперва кажется, что она мне не верит. Но потом она кивает, как бы сама себе.

– Поэтому ты его не наденешь. – Она закрывает коробочку и убирает ее обратно в мою сумку. Помогает мне, расправляя мне волосы. Достает из кармана платок и вытирает мои покрасневшие глаза, но ее доброта только вызывает у меня еще больше слез.

– Ох, Айрини, тебе надо успокоиться. Я не хочу, чтобы она тебя видела такой. Как и этот твой отец. Давай же, девочка. Соберись. – Она ободряюще выпячивает грудь, как будто показывая, как я должна взять себя в руки, повторив ее движение. Я киваю и утираю слезы краешком рукава. Рука об руку мы бредем вниз по лестнице. Джойс слегка облокачивается на меня для устойчивости.

«Молодец! Смелая девочка! А теперь расправь свои крылья».

Когда мы доходим до въездной дорожки, я вижу там своего отца, который выглядит таким ничтожным, как будто он совершенно сломлен. Его поддерживает мужчина, которого я до этого не видела. Приземистый мужчина, который был в доме, когда я только приехала, тоже здесь. Я не вижу тети Джемаймы. Элли руководит, рассаживает людей по машинам, размещает цветы. Розы. Цветы любви, цветы смерти. Элли подзывает меня к себе кивком головы, и я собираюсь последовать за ней. Но Джойс останавливает меня, придерживая за руку. Она уводит меня за собой к другой машине.

– Лучше тебе поехать со мной, – шепчет она, когда водитель закрывает за нами дверь. Элли, кажется, не особенно огорчена. Автомобили выезжают на дорогу, ведущую к месту вечного упокоения, и едут невыносимо медленно.

– Где моя тетя? – спрашиваю я Джойс, но не уверена, что она расслышит мои слова за шуршанием шин.

Процессия прибывает к церкви через несколько минут, и один за другим люди покидают машины. Наш автомобиль – последний. Пришедшие жители деревни соединяют руки, чтобы поддержать друг друга в ожидании. Случайная незнакомка, женщина в цветастой рубашке и шляпе насыщенного синего оттенка, берет мою свободную руку. Мы все степенно проходим в церковь, последним заходит священник, и после этого вносят гроб. Зажигают ладан, и запах раздражает горло, вызывая кашель. Я сажусь на одну из лавочек и ищу глазами тетю Джемайму и Элли. Элли я замечаю впереди. Она выглядит убитой горем, хотя я прекрасно знаю, что всего несколько минут назад она была собранной и спокойной. Это все притворство? Когда я понимаю, что до сих пор не выяснила, как умерла моя мать, задумываюсь, не пытается ли Элли что-то замаскировать. Не думаю, что ее сердце действительно настолько разбито, насколько она хочет показать. Я ищу друзей и родственников в толпе, и размышляю над тем, кто же действительно горюет, если уж дочки равнодушны к смерти покойной. Тети Джемаймы я нигде не вижу. Почему ее здесь нет?

Я слышу слова священника: «Блаженны скорбящие, ибо они утешатся» – и понимаю, что даже после ее смерти мир не наступит. Ни для меня. Ни для кого из нас.

– Всепрощающий Господь, только перед лицом смерти мы понимаем, как много мы не успели, как часто следовало бы поступить иначе. Прости нам наши ошибки.

Джойс держится за мою руку, тем временем все присутствующие разбредаются по церкви, занимая места. Я замираю, словно врастая в землю. Как дерево без плодов и листьев.

– Излечи раны, нанесенные в прошлом, – продолжает священник. Я размышляю: «А чьи это ошибки, о которых он говорит? Мои, моей матери, или каждого члена нашей семьи?» – Преврати нашу вину в любовь деятельную и милостью своей сделай нас цельными. Во имя Господа нашего Иисуса Христа.

– Аминь, – отвечаю я, как меня учили еще в школе. Говори, когда все говорят. Жди своей очереди. Делай, как другие.

Слышу, как кто-то ерзает на стуле, куртки шуршат. Слова священника проходят мимо моих ушей. Кто-то позади нас разворачивает конфету, на него цыкают. Пытаюсь сконцентрироваться только на Элли, и уверена, что многие из присутствующих делают то же. Она – это просто какая-то рыдающая катастрофа. Идеальный макияж на лице, но по щекам текут ручьи, плечи содрогаются. Слезы, достойные Голливуда.