Останется при мне - Уоллес Стегнер

– Значит, проблема только в экономике?

– Только в экономике, – сказала тетя Эмили. – Ты по неопытности недооцениваешь некоторые вещи.

Чарити рассмеялась так свободно, что мать почувствовала раздражение.

– Есть кое-что, – сказала Чарити, – чего ты не знаешь. Если бы экономика не была проблемой, ты бы одобрила?

– Объясни, пожалуйста.

– Одобрила бы?

Теперь уже тетя Эмили была раздражена не на шутку: старалась быть доброй, а эта своевольная девица напрашивается чуть ли не на ссору.

– Как ты можешь даже предполагать, что экономика не составит проблемы? – спросила мать. – Простите меня, Сид, но, похоже, мне придется указать на некоторые обстоятельства. Как она может не составить проблемы, если у Сида нет даже запасной рубашки? Все время, пока он здесь, я думаю: как бы забрать у него ту, что он носит, и отдать Дороти, чтобы постирала? Нелепые какие-то предположения.

И тут Сид изумил ее одним из своих взрывов хохота. Теперь они смеялись оба.

– Он слишком хорошо маскируется, – сказала Чарити. – Он и меня до совсем недавнего времени вводил в заблуждение. Что бы ты ответила, если бы мы тебе сообщили, что отец Сида довольно долго был в нескольких деловых проектах партнером Эндрю Меллона[42]? Исчезли бы тогда твои возражения?

Некоторое время тетя Эмили сидела молча, успокаивая дыхание. Потом обратилась к Сиду:

– Это правда?

– Боюсь, что да.

– Боитесь? Что все это значит? Зачем эта маскировка? Почему сын партнера Эндрю Меллона приезжает в гости с шоколадными пятнами на единственной рубашке?

– Потому что он хочет быть собой, а не чьим-то родственником, – ответила за него Чарити. – Его отец был банкиром и бизнесменом до мозга костей и хотел, чтобы Сид пошел по его стопам, но Сид любил книги и поэзию, а отец считал это легкомыслием. – (И ты тоже считаешь, подумала молча тетя Эмили.) – Они с отцом не были согласны практически ни в чем. Поэтому даже когда отец создал этот доверительный фонд на его имя…

– Он был уверен, что я никогда не смогу себя содержать, – сказал Сид. – Я воспринял это как жест презрения своего рода.

– …он не брал оттуда денег. Мать на прошлое Рождество послала ему чек, чтобы он купил новую машину, а он отправил чек обратно. Он старается выглядеть самым бедным студентом Кеймбриджа, хотя на самом деле богат как Крез. В фонде копятся деньги, большие деньги, а он живет на сто долларов в месяц. – Лучась живой потрескивающей энергией, яркая, как сенсация, она одарила Сида, сидевшего с робким и зачарованным видом, пленительной улыбкой. – От этой привычки я помогу ему избавиться.

Мало-помалу тетя Эмили пришла в себя.

– Мы не так часто в эти дни видим богатых людей, – сухо промолвила она, – и, поскольку я возражала из экономических соображений, я должна задать вам вопрос. Что представляет собой ваше богатство? Недвижимость, замороженную банковскими крахами? Обесцененные акции? Фабрики под внешним управлением? Чарити упомянула некий фонд. Как он управляется?

– Очень консервативно, – ответил Сид. – Мой отец задолго до смерти учредил фонды не только для меня, но и для моих сестер, и в завещании он увеличил все три фонда. Ими управляет банк Меллона. Сестры своими фондами пользуются, я из своего никогда ничего не брал. Кризис по нему довольно сильно ударил, но кое-что сохранено. Я думаю, там сейчас три или четыре миллиона. Если хотите, могу позвонить управляющему фондом и получить официальную справку.

Тетя Эмили полузасмеялась, полузакашлялась в кулак.

– Не надо. В первом приближении три или четыре миллиона, пожалуй, сойдут.

Чарити вскочила с места, обежала стол и обвила руками мамину голову.

– Ты одобряешь! Я так и знала!

Поправляя прическу, тетя Эмили обратилась к Сиду:

– Если до сих пор вы не хотели пользоваться отцовскими деньгами, что заставляет вас сейчас изменить свое отношение к ним?

– У него появился стимул! – воскликнула Чарити.

– Нет, пусть он мне скажет. Допустим, он сейчас в угоду тебе признал скрепя сердце, что его щепетильность была излишней. Но, может быть, он потом пожалеет о своей независимости?

– Но его щепетильность действительно…

– Погоди, – остановила ее тетя Эмили. – Сид?

Он смотрел на нее ровным взглядом, застенчиво улыбаясь.

– Вы думаете, я соблазнил ее блистающим златом?

– Я думаю, оно не ухудшило ваши шансы.

Теперь его улыбка сделалась широкой.

– Но она согласилась до того, как узнала.

– Когда у нее было полное впечатление, что у вас нет денег на вторую рубашку?

Он кивнул.

– Вы уверены, что не пожалеете о своем решении взять это наследство? У вас не появится ощущение, что вы изменили своим принципам? Потому что должна вам сказать: если вы и правда презираете богатство и если ваши расхождения с отцом были очень глубокими, то ваша щепетильность, я считаю, была достойной, а вовсе не глупой.

– Она, пожалуй, была импульсивной, – сказал Сид. – Он не был чудовищем, он не был мошенником, ничего такого. Богатство свое он нажил честно – ну, не менее честно, чем любой другой банкир. Просто он большее значение придавал деньгам, чем, по-моему, следовало, тем более что он был такой правоверный пресвитерианин. Я не стыдился этих денег. Я просто не хотел быть их рабом и не хотел их брать как подачку. Как проявление снисхождения к моей беспомощности. Но его уже нет, а деньги так и лежат. Я мог бы отдать их маме или сестрам, но они в них не нуждаются. Что ж, потрачу их на Чарити.

– И вы оба совершенно уверены.

Они подтвердили.

– Вы думали, что я буду против, – сказала тетя Эмили. – Я возражала только потому, что считала это своим долгом, ради вашего блага. А теперь – ну, знаете ли, все это прямо-таки ошеломительно.

– Может быть, нам пойти сообщить папе?

Тетя Эмили задумалась только на секунду.

– Не надо. Он не любит, когда его отрывают от работы. Сообщим за ланчем.

– Есть еще кое-что, – промолвила Чарити, глядя на Сида. – Ты скажешь маме или мне сказать?

– Лучше ты.

– Вам с Камфорт не надо волноваться насчет строительства за бухтой, – начала Чарити и, обогнув стол в обратном направлении, прижалась к Сиду. – Сид купил у Герберта Хилла всю землю, весь этот кусок берега – представляешь? Мы звонили вчера вечером управляющему фондом, вот для чего ходили в деревню. Сид заплатил Герберту на две тысячи больше, чем предлагал синдикат, и сделка заключена. Ну разве это не замечательно?