Меня зовут Красный - Орхан Памук

Джезми-ага привычным движением разжег мангал у стены.

– А где книги? – шепотом спросил мастер Осман.

– Какие книги? – поинтересовался карлик.

– Те, что тридцать лет назад прислал в подарок покойному султану Селиму шах Тахмасп, – уточнил мастер Осман.

Карлик подвел нас к большому деревянному шкафу. Мастер Осман открыл дверцу, нетерпеливо схватил один том, открыл, прочитал содержание, стал листать страницы.

– Чингисхан, Чагатайский хан, Тулуй-хан, Правитель Китая Кубилай-хан, – прочитал он, закрыл том и взял следующий.

Мы увидели миниатюру невероятной красоты, показывающую, как влюбленный Фархад с трудом несет на спине возлюбленную Ширин вместе с конем.

– Подражание работе Бехзада, выполненной им в Тебризе восемьдесят лет назад, – сказал мастер Осман. – И это не то, – он открыл и тут же захлопнул тяжелый том. – Я ищу знаменитую книгу «Шах-наме», подарок шаха Тахмаспа, – сказал мастер Осман. – Мы должны вспомнить прекрасные легендарные времена, когда сам Аллах водил рукой художника. Нам предстоит просмотреть еще много книг.

Я подумал, что главная цель мастера Османа – не найти лошадь со странными ноздрями, а просмотреть как можно больше миниатюр в книгах, которые годами лежат, сокрытые от людских глаз. Но мне не терпелось поскорее найти улики, ведь дома меня ждет Шекюре; не хотелось верить, что великий мастер хочет провести все отпущенное нам время в этой холодной комнате.

Не помню, сколько томов мы просмотрели. Перед нами чередой проходили миниатюры, выполненные в разных мастерских на протяжении веков, нарисованные теряющими зрение художниками, а вокруг нас громоздились доспехи, шлемы, сабли и кинжалы с алмазными рукоятями, привезенные из Китая покрытые пылью чашки и изящные уды, подушки и килимы,[64]изображение которых мы видели на рисунках.

После вечернего намаза, услышав, как снаружи открывают дверь, мастер Осман заявил, что у него нет никакого желания уходить отсюда, он будет всю ночь рассматривать рисунки, иначе не сумеет должным образом выполнить волю падишаха; я сразу решил остаться с ним и с карликом и сказал об этом.

Перелистывая окоченевшими пальцами страницы и разглядывая миниатюры в книгах, посмотреть которые я мечтал сорок лет, я был, несмотря на холод, совершенно счастлив и чрезвычайно взволнован: я успел, я еще не ослеп и держу в руках желанные тома; время от времени, увидев, что тот или иной рисунок еще лучше, чем о нем рассказывали, я шептал: «Благодарю тебя, Аллах, благодарю тебя, Аллах!»

Я действительно большой мастер, и всезнающий, всеведающий Аллах, конечно же, видит это, а значит, в один прекрасный день я ослепну, но хочу ли я этого сейчас?

В слабо освещенной, забитой изумительно красивыми вещами комнате присутствие Аллаха было особенно ощутимо, и я попросил: «Дай мне посмотреть все эти книги, дай наполнить глаза красотой!» Так осужденный на смерть хочет последний раз взглянуть на окружающий мир.

Легенды в книгах повествовали о слепоте, о любви и мудрости Аллаха.

Не знаю, насколько мое волнение разделяли Кара и карлик. Открывая все новые тома, я ощущал печаль тысяч художников, которые ослепли, отдав свой талант жестоким шахам, ханам, беям, правившим в больших и маленьких городах.

Под утро мы с карликом достали из железного сундука знаменитый список «Шах-наме» Тахмаспа; Кара спал на красном ушакском ковре,[65]положив голову на бархатную, расшитую жемчугом подушку. Увидев эту книгу, я сразу понял: для меня начинается новый день.

Книга была такая тяжелая, что мы вдвоем с Джезми-ага с трудом подняли ее. Я дотронулся рукой до книги, которую двадцать пять лет назад видел издалека, и понял, что под кожей переплета – дерево. Когда умер султан Сулейман Кануни, шах Тахмасп на радостях, что избавился наконец от этого падишаха, который трижды захватывал Тебриз, прислал новому султану – Селиму – караван верблюдов с подарками, среди которых были чрезвычайно богато оформленный Коран и эта книга, лучшая из имевшихся в шахской библиотеке.

В то время для нас, османских художников, восхищавшихся обыкновенными книгами с несколькими рисунками, рассматривать громадную книгу, в которой было двести пятьдесят рисунков, было все равно что бродить по великолепному дворцу, когда все спят. Молча и почтительно мы смотрели на изумительные миниатюры в ней, а потом долго говорили об этой книге, спрятанной за семью замками.

И вот спустя двадцать пять лет я тихо, как огромную дверь дворца, открыл толстую обложку легендарного «Шах-наме». Прислушиваясь к приятному шелесту переворачиваемых мною страниц, я испытывал не столько восторг, сколько грусть.

– Джезми-ага, – сказал я, – двадцать пять лет назад мы рисовали подарки персидским послам, доставившим эту книгу шаха Тахмаспа, а потом делали книгу «Селим-наме».

Он тут же принес и положил передо мной том «Селим-наме». Я открыл прекрасный рисунок, показывающий сцену вручения послами подарков султану Селиму; на соседней странице перечислены все врученные подарки, и мой глаз сразу нашел то, что я когда-то уже видел, но не поверил и потому забыл:

Золотая игла для закапывания чалмы, с бирюзовой, инкрустированной перламутром ручкой; ею воспользовался самый выдающийся мастер старого Герата Бехзад, чтобы ослепить себя.

Я спросил карлика, где он нашел «Селим-наме». Он отвел меня в комнату, где в железном сундуке я увидел некоторые из подарков шаха Тахмаспа: шелковые исфаханские ковры, шахматы из слоновой кости, зонтик с китайскими драконами – изделие времен Тимура – и коробку для перьев. Я открыл коробку и увидел там слегка обгоревший, с запахом розы лист бумаги и золотую иглу с ручкой из бирюзы и перламутра. Я взял иглу и тихо вернулся на место.

Оставшись один, я положил иглу, которой ослепил себя мастер Бехзад, на открытую страницу «Шах-наме» и стал смотреть на нее. Мне всегда становилось не по себе, когда я смотрел на вещи, которых касались искусные руки мастера.

Почему шах Тахмасп послал султану Селиму в подарок вместе с книгами эту ужасную иглу? Шах ребенком брал уроки рисования у Бехзада, в юности восторгался его миниатюрами, но, дожив до преклонных лет, удалил из дворца поэтов и художников и посвятил себя Аллаху. Он легко расстался с несравненной книгой, над которой десять лет работали лучшие мастера. Он послал эту иглу с книгой, чтобы все знали, что конец художника – добровольное ослепление, или, как рассказывали одно время, для того, чтобы сказать, что тот, кто увидит один раз эту замечательную книгу, не захочет больше видеть мир. Для шаха, который, как многие правители на старости лет, раскаивался в своей греховной любви к рисунку, эта книга уже не представляла ценности.

В соседней комнате я заметил зеркало в оправе из слоновой кости с изящной вязью по ней. Я пошел и взял зеркало. Сел на место и стал рассматривать в зеркале свои глаза: в них красиво отражалось трепещущее пламя свечи.