Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

Однако Ксении и Федора Захарьиных сии беды никак не касались. Бороться за трон они не помышляли, никаких возвышений и наград не искали. Они и без того оставались счастливы вместе, окруженные крепкими, здоровыми детьми. Федор Никитич даже в Серпуховской поход не выступил, хотя Разрядный приказ записал в него чуть ли не всех бояр, способных носить оружие.

Вестимо, патриарх Иов, все еще стоящий во главе правительства, попытался сделать так, чтобы кровопролитный спор за русский престол случился в чистом поле, подальше от столицы, без случайных жертв среди мирных обывателей и разрушений в городе.

20 июня 1598 года

Берег Оки, лагерь русской армии

Лагерь Полка Правой руки, широко раскинувшийся на заливном лугу возле самой Оки, состоял из причудливо перемешанных татарских юрт и немецких парусиновых палаток, скромных полотняных навесов и роскошных, крытых атласом походных домов с тесовыми полами, железными печами, перегородками из кошмы и пристроенными к ним крыльями для прислуги, совещаний и отдыха. Повсюду горели костры, на которых где-то варилась каша, где-то жарилось мясо, где-то запекалась рыба. Стрелецкие артели готовили что-то свое, братчины земского боярского ополчения – другое, богатые семьи, вышедшие в поход с несколькими холопами и боярскими детьми, третье, но все эти ароматы взмывали к небу и смешивались в единый кухонный дух. Блеял или мычал живой провиант, орали в предчувствии близкой кончины гуси, перекрикивались караульные, ржали лошади, каковых где-то расседлывали перед выгоном на выпас, а где-то в то же самое время седлали для службы. Одним словом – армия жила обыденной, отлаженной службой в ожидании приказа о выступлении или о роспуске по домам.

Впрочем, не для всех воинов дни проходили в общей скуке: около полудня мимо стражи вынеслись из лагеря в сторону бечевника три десятка всадников. Во главе сего маленького отряда скакал широкой походной рысью зрелый голубоглазый воин с коротко стриженной по последней моде русой с проседью бородкой, с собольим плащом за плечами и наборным поясом из золотых накладок; одетый в драгоценный бахтерец с наведенными золотом пластинами, на каждой из которых серебром была нанесена православная молитва, для пущего шика сделанная изящной арабской вязью. Сабля на поясе – с оголовьем из самоцветов, седло – бархатное, да серебряными гвоздиками обито, упряжь – со множеством звонких сверкающих бубенчиков. Издали видно – не простой вояка скачет, а знатный воевода!

Несущихся позади воинов облачали кольчуги панцирного плетения, шишаки с позолотой, на плечах лежали беличьи плащи, на поясах висели добротные сабли. Будь они одни – за крепких бояр облачением сошли бы! Однако же рядом со своим командиром ратники выглядели столь бледно, что сразу делалось понятно: холопы…

Их скакуны, мчась во весь опор, едва поспевали за не особо торопящимся туркестанцем хозяина. Однако знатный воин даже и не думал оглянуться на своих слуг. Ибо Василий Иванович пребывал во гневе. Хотя, пожалуй, нет – князь Шуйский находился в состоянии нестерпимой ярости!

Единственный законный наследник русского престола, интригами патриарха Иова отринутый от власти, день за днем и час за часом наблюдал, как Бориска Годунов, самозваный царек, шаг за шагом прибирал себе влияние, в то время как его хозяин в золотой митре подготавливал в Москве второй переворот супротив обычаев, законов и совести!

Когда патриарх внезапно объявил о грядущем нашествии крымчаков, никто из знатных князей ни на миг не поверил церковному иерарху. Все отлично понимали, чего добивается глава сложившегося после отречения царицы Ирины правительства – Иов хотел выгнать стоящих на грани войны противников подальше от столицы. Понимали, но сделать ничего не могли. Ведь любого служивого человека, отказавшегося исполнить распоряжение Разрядного приказа, будь он хоть простой стрелец, хоть знатный князь – сторонники Годунова тут же объявили бы изменником и трусом, не желающим защищать святую Русь от нашествия басурман. И тогда – прощай надежды на трон и даже хоть на какое-то влияние. Тут же опозорят и в глухомань таежную сошлют!

Пришлось выступать.

Разумеется, никто из знатных людей не смирился с унижением. Князья полагали устроить переворот во время похода, по обычаю местнических споров отказавшись выполнять приказы не по чину севшего боярина – после чего с позором низвергнуть худородного «царя» в простые сотники!

Но вот беда – Бориска ничего не приказывал! А нет приказа – нечего отвергать.

Разумеется, самозванец и не думал готовиться к битве с придуманными татарами. Он выстроил на берегу Оки полускомороший палаточный городок – с полотняными башнями и воротами, с домами и залами, каждый день устраивал там богатые пиры, призывал на них бояр из земского ополчения, называл себя царем, обещал пожалования и прощение податей, раздавал деньги, поил вином, кормил заморскими сластями и мясом от пуза.

Боярский сын Годунов не сказывал худородным служивым лишь о том, что без утверждения Боярской думы, без одобрения иерархами и присяги он никакой не царь, а так – название одно. Бориска же нахально называл себя законным правителем и рассыпал серебро горстями! И служивые верили, радуясь столь славному, щедрому и дружелюбному государю, называли его своим властителем. Сиречь, земство за земством переходили на сторону самозванца! Теперь, случись замятня – армия явственно встанет на сторону Годунова, даже если ей придется перебить собственных воевод.

Но и это еще не все!

Из Москвы приходили вести, что патриарх Иов готовит новый Земский собор, тщательно выбирая для него только годуновских сторонников и вычеркивая из поместных посланников своих недоброжелателей.

Князья сей хитрости ничего противопоставить не могли – ведь Боярскую думу в походе не соберешь! Нужно было возвращаться в столицу. А значит, установить собственное командование армией, согласно издревле заведенному порядку, после чего распустить земские полки и пойти на Москву. Но князья Трубецкой, Голицын и Мстиславский опять застряли в местническом споре: кто из них станет в сем командовании старшим? Чье имя будет записано в приказе выше всех прочих?

И вот уже третий день мелочное противостояние между самыми знатными и самыми старыми князьями не давало им двинуться с места! Ибо результат требовался только князю Шуйскому. Остальные же просто заботились о родовой чести.

– Карачун их всех разорви! – во весь голос ругался на своих союзников Василий Иванович. – Прав был государь Иоанн, с такими слугами и врагов не надо! Их всех в крепости бы дальние надо разогнать да худородных людишек приблизить, каковые из-за мест не лаются! Тогда бы дело сварилось!

Однако его грозных и даже опасных для боярского единомыслия слов никто не слышал. Ветер срывал их с княжеских губ, уносил на реку и там растворял в плеске волн, в шуршании камышей, в шелесте ивовых веток.

Воевода с ходу перемахнул небольшой заболоченный ручеек, впадающий в Оку, за ним повернул на примыкающую к бечевнику тропу, по ней добрался до Серпуховского тракта, привстал на стременах, обгоняя попутные возки и стремительно мелькая мимо встречных. Кто-то вез собравшейся армии припасы, кто-то увозил опустевшую тару. И те, и другие телеги были полны бочками, корзинами, кулями. Хотя изредка попадались и седла, шкуры, уставшие от безделья воины или зеленые девичьи глаза.