Анна Петровна. Привенчанная цесаревна - Нина Молева

— И очарован обходительностью и простотой обращения царицы Прасковьи, как и красотой её юных дочерей.

— Вы умеете быть любезным, Де Брюин.

— Это моя обязанность, и притом непременная, ваше высочество.

— Не думаю, чтобы царица Прасковья понравилась вам своим обращением, и вряд ли вам пришлась по вкусу простота нравов её двора. Они заставляют вспомнить о недавнем прошлом Московии, закрытой для моды и порядков Европы. Но Бог с ней. Насколько я знаю, после окончания портретов вы ни разу не посетили Измайлово.

— Вы правы, ваше высочество, но не почему-нибудь...

— Оно показалось вам бедным и непохожим на жилище государей, не правда ли? Между тем вы, вероятно, заметили, рядом со старым дворцом брат строит для невестки новый. Это будут брусчатые хоромы, которые государь решил покрасить под кирпич. На самом деле государь очень благоволит к невестке.

— Но мне и старые хоромы показались очень представительными.

— Вы очень любезны, Де Брюин, но вы уезжаете, и это главное.

— Со стеснённым сердцем, ваше высочество.

— Вы повторяетесь.

— И буду повторяться, пока вновь не окажусь в вашей столице, ваше высочество.

— Вы рассчитываете снова оказаться у нас?

— Я говорил вам, ваше высочество, мой обратный путь я вижу только через Москву.

— Когда же это случится?

— Года через полтора-два.

— Боже, как долго.

— Но ведь и путь мой далёк и нелёгок, принцесса.

— Могу себе представить.

— Я хочу взять на себя смелость обеспокоить вас просьбой, принцесса. Если она обременительна, ради Бога, так и скажите. Я сумею понять.

— О чём вы, Де Брюин?

— На обратном пути я хотел бы задержаться в Москве. Хотя бы ненадолго. Но государь не выразил никакого желания меня вновь здесь видеть. Я в растерянности.

— Государь мог быть занят иными мыслями. Я, это я вас приглашаю задержаться в Москве. Вы будете моим гостем.

— О, ваше высочество, я так тронут!

— Для этого есть полное основание: вам надо ещё поправить ваш вид Москвы из Воробьевского дворца, не правда ли?

* * *

Пётр I, Ф. Ю. Ромодановский, барон Гюйсен

— Вот оно как с иноземцами-то, государь, получается. Ты к ним всей душой, а они к тебе всей спиной.

— Что это на тебя нашло, Князь-Кесарь?

— На меня, говоришь, государь, нашло. А может, на кого другого, кто тебе Мартина Нейгебауэра воспитателем царевича сосватал?

— Так ведь нет уже Мартина. Выжили его Вяземские да Нарышкины. Кто только вокруг Алёшки не старался немцу досадить да помешать. А жаль. Мог бы полезным царевичу быть.

— Да ты что, государь, новостей последних не знаешь?

— Новостей крутом предостаточно, Нейгебауэр-то здесь к чему?

— Так вот, ваше величество, в Берлине книжечка такая вышла. Без автора. Только написать её никто, кроме Мартина, не сумел бы. Всё подлец расписал — и какое жестокое у нас обращение с иноземцами, и как не умеют в России офицеров, принятых на службу, уважать, какие насмешки да издевательства над ними чинят. А главное — чтобы никто ни под каким видом не давал себя сманить на российскую службу.

— Ты что, Фёдор Юрьевич, всерьёз?

— Ещё как всерьёз. Перевели мне, как книжечка называется. Сейчас цидульку найду. Вот — «Записки принятого на службу немецкого офицера к высокопоставленной особе о том, каким избиениям и унижениям иностранные офицеры подвергаются на службе у московитов».

— Значит, так оно и было на самом деле. А ещё жалобам Мартина значения не придавал. Думал, много о себе возомнил, капризничать стал.

— Государь, сам посуди, так оно было или не так, только книжечку эту уже несколько раз печатать принимались — спрос на неё велик больно. А теперь делать-то уж и нечего.

— Во первых статьях компанию вокруг царевича разогнать. А с сочинением-то этим... Фридриху королю и королю саксонскому отписать придётся, чтобы в своих землях язву эту пресекли. И объяснить посланникам нашим: дело, мол, деликатное, но неотложное. Иначе, мол, досада будет государю Петру, и коли дружить с ним хотят, сами бы средства для пресечения изыскали. И барона Гюйсена ко мне немедля пригласить. Видел я его недавно, поди, ещё уехать не успел. С ним посоветоваться надобно.

— Барон Гюйсен, ваше величество.

— Видишь, барон, сам не знал, что так скоро мне запонадобишься.

— Я весь к вашим услугам, государь.

— Книжечку Нейгебауэра видал?

— К величайшему моему сожалению, ваше величество.

— Сожалеть уже нечего. Обезвредить мне её по возможности надо. Люди учёные, офицеры, солдаты опытные державе нужны, а кто после такого пасквиля сюда поедет. Охотников не найдётся.

— Не так всё плохо обстоит, ваше величество. Европа полна подобных взаимных пасквилей...

— Значит, и средства какие против них есть?

— Есть, конечно, ваше величество. Едва ли не лучшее — издать опровержение на положения господина Нейгебауэра. Обвинить его во лжи и клевете. Раскрыть неприглядные стороны его собственной жизни в России. Это может быть пьянство, распутная жизнь, воровство, в конце концов. О, не смотрите на меня так, государь, всякое действие рождает противодействие. Такова жизнь, нравится нам это или нет.

— А где же охотника книжку такую сочинить найти?

— Его не надо искать, ваше величество, он перед вами.

— Возьмёшься, барон?

— Почему же нет? Я состою на службе у вас, государь. Но если хотите большого успеха в нашем предприятии, следует выпустить ещё одно сочинение — в поддержку.

— Кого же возьмёшь себе в поддержку?

— Опять-таки самого себя, ваше величество. Одно сочинение может выйти под моим собственным именем, второе — под вымышленным. Это может быть даже вполне реальный человек, которому придётся заплатить за его имя. Как принято во всех цивилизованных странах.

* * *

Царевна Наталья Алексеевна, В. М. Арсеньева

— Никак новости у тебя какие, Варварушка. Раскраснелась вся, сама не своя.

— Да уж не знаю, как и сказать, государыня-царевна. Девки-сороки на хвосте принесли. То ли верить, то ли нет.

— И где ж эти сороки побывать успели?

— Да всего-то, государыня царевна, до Лефортовой слободы съездили — сама ж велела аграманту на шубейку достать, а у нас весь вышел.