Птичий суд - Агнес Раватн

Он вышел и вернулся с двумя таблетками, протянул их мне вместе со стаканом воды. Я проглотила их и легла обратно. Он вышел, послышались его шаги по ступенькам и возня в кухне. Через некоторое время он вернулся. Снова постучал и вошел с дымящейся тарелкой и стаканом красного сока.

– Овсяный суп.

Он поставил тарелку на ночной столик, лицо его приняло едва заметное гордое выражение. Я слабо улыбнулась и поблагодарила, и он вышел. Положив голову на подушку, я была не в силах есть. Как он, наверное, горд собой. Я закрыла глаза, мороз пробежал по телу, я повернулась на бок и стала ждать, когда подействуют таблетки. Кожа казалась такой тонкой, такой прозрачной.

Когда я опять проснулась, он сидел за письменным столом и смотрел на меня. Суп, нетронутый, стоял на ночном столике.

– Сколько времени?

– Почти четыре.

– Ночи?

Он тихо засмеялся, покачав головой. Наклонившись, он мягко приложил руку к моему лбу.

– Надо измерить температуру, – сказал он, взял градусник со стола и вставил его мне в рот. Он тут же запищал, Багге вытащил его и посмотрел, нахмурившись. – Спи, Аллис.

Проснувшись в очередной раз, я оказалась одна. Судя по свету из окна, был ранний вечер, я дрожала, мышцы ныли. Прислушалась к звукам снизу – все тихо. Вскоре раздался шум велосипеда, шуршащего по гравию. Его шаги вверх по лестнице. Я прикрыла глаза и отвернулась к стене. Он постучал, но я не ответила, и тогда он открыл дверь и вошел в комнату. Постоял несколько секунд, вынул что-то из пакета и положил на ночной столик. Вышел, оставив дверь приоткрытой, я пожалела, что притворилась спящей. Повернула голову – он положил пакетик винограда.

Мне приснился кошмар, но я не могла вспомнить, о чем он, все еще ощущая ночные страхи и каждый раз вздрагивая, думая о них. На завтрак он снова попытался заставить меня съесть овсяный суп, я проглотила несколько ложек мягких, скользких зерен, но больше не смогла. Он мерил температуру каждые три часа, она держалась между 39 и 40 весь день, я все время была в холодном поту и мерзла.

Вечером он пришел с тарелкой бананового пюре и ложкой, и я почувствовала себя ребенком. У него было беспокойное выражение лица – температура поднялась.

– Вызовем врача? – спросил он.

– Нет, это пройдет через пару дней.

– Что это?

– Грипп.

– Кто мог тебя заразить?

– По ощущениям – грипп.

Он встал и приоткрыл окно. У меня застучали зубы.

– Нам нужно немного проветрить.

Я кивнула. Сделала глоток сока. Самочувствие было просто ужасным, но я была так счастлива, что получила к нему такой доступ. Надеялась, что никогда не выздоровею.

Он снова сел.

– Я могу для тебя что-нибудь сделать?

– Нет.

– Если завтра температура не спадет, я вызову врача.

Я утвердительно кивнула.

Он погладил меня по лбу.

– Ты вся промокла.

Я кивнула.

Он немного помолчал.

– Твоя пижама промокла?

Я еще раз кивнула.

Он поднялся.

– Давай я брошу ее в стиральную машинку.

Постояв у двери, он вышел. Все казалось таким туманным. Я стянула с себя пижаму, ноги и руки ломило. Бросила футболку на пол к двери. Его голова тут же появилась в дверном проеме, и он подобрал мои вещи.

– Вот, возьми, – сказал он, бросив мне что-то и закрыв дверь.

Я взяла ночную рубашку, серую, из мягкой шерсти, почувствовав облегчение – она была обычная и очень удобная. Я боялась, что его жене нравилось чувственное шелковое белье, которое я бы никогда в жизни не смогла носить с достоинством. Надев рубашку через голову и просунув руки в рукава, я снова легла.

В комнате стояла кромешная темнота. Он сидел на стуле за письменным столом.

– Тебе снится сон.

– Мне?

– Нет, Аллис, сейчас ты уже проснулась. Но только что снился.

– Ничего не помню.

– Ты испугалась.

– Сейчас ночь?

– Да.

Он сидел на стуле в странном свете, комната окружала его. Живот был пуст, но есть не хотелось.

– Ты здесь?

– Да, – откликнулся он. – Я здесь.

Мы помолчали. Я почувствовала, как подступает новый приступ озноба, но превозмогла его. Он встал, плотнее укутал меня в одеяло и сел обратно.

– Что случилось в твоей жизни? – услышала я свой голос, словно чужой, странный и хриплый.

Он молчал.

– Что ты сделал, Сигурд?

Это был мой голос, но такой далекий.

Я увидела, как он повернул ко мне голову. Его наклоненную голову осветила луна.

Он молчал. Перевел дыхание.

– Я должна знать, – произнес мой голос ошалело. Я ощутила, как опять проваливаюсь в сон.

Только что начало рассветать. На улице щебет птиц. Он все еще сидел здесь.

– Ты расскажешь мне что-нибудь, Сигурд?

– Что, например? – безразлично переспросил он.

– Историю.

Тишина. Слышно только его дыхание.

– Это случилось летом пять лет назад, – наконец начал он. – Самое жаркое лето из тех, что я помню. Весь июль мы каждый божий день купались у пристани. Это было нереально, единственное подходящее слово. Ничего другого делать не получалось – ни работать, ни даже нормально есть. Однажды мы были на пристани с раннего утра и до ночи. Плавали, загорали, сидели в тени и снова плавали. Когда наступил вечер, наши тела горели, мы лежали прямо на камнях, наблюдая закат, и пили кальвадос из бутылки, пьяные, радостные и ошалевшие.

Он остановился.

«Кальвадос», – подумала я.

– Я заплетал ей волосы, от соленой воды они отяжелели. Я всегда это делал, особенно перед ее концертами, потому что сама она совсем не умела. Потом мы решили прокатиться на лодке. У нас была старая, добротная четырехместная лодка. В сумерках мы спустили ее на воду. Взяли удочку и, шатаясь, забрались в лодку: я помню ее смех, когда я поскользнулся и чуть не упал за борт. Она гребла. Она обожала грести, сильными руками делая медленные, упорные движения. Стояла полная тишина, ветер стих, солнце зашло за горы. Мы разговаривали тихими голосами, чтобы в соседних домиках на берегу нас не услышали, и смеялись друг над другом. Так мы сидели в сгущающихся сумерках, я с удочкой, а она с веслами, был невероятно тихий вечер. Жара наконец-то начала спадать.

Я лежала, слушая его приглушенный голос, дыша так неслышно, как только могла, не хотела прерывать его, напоминая о том, что я здесь. Концерты, сказала я себе, она была музыкантом. Как я могу соревноваться с чем-то подобным?