Призраки балета - Яна Темиз

– Ой, не знаю! Наверно, не рано, раз учат.

– А что вы говорили про какой-то ваш театр?

– Английский театр для детей. Я во дворце культуры организовала, пьесы пишу, ставлю, костюмы шью. В общем, развлекаюсь как могу, чтоб окончательно не превратиться в домохозяйку. В прошлом году «Золушку» ставили, всем понравилось. А интриг всяких – как в настоящем театре. Попробуйте, например, внушить двум девочкам, что сестры Золушки – хорошие роли!

– Могу себе представить, – кивнул Цветан, и они оба тотчас же подумали о тех, других, взрослых ролях и интригах и, встретившись взглядами, поняли, что думают об одном и том же. – Любой театр – это такой змиярник, что большой, что маленький.

– Как вы?.. Ой, Цветан, вы меня простите, что я смеюсь, просто вы так говорите! Змиярник! Ой, не могу! Дивное слово!

– А по-русски такого нет?

– Нет, у нас модно говорить «террариум единомышленников», что, по сути, и есть ваш «змиярник»! Еще можно сказать «гадюшник»! Простите, пожалуйста, – захлебываясь очередным приступом смеха, попыталась извиниться она.

– Ничего, пожалуйста, – невозмутимо кивнул пианист. – Смейтесь, сколько хотите, вам, по-моему, полезно посмеяться.

– А вы… – начала Лиза, забывшись. Она совсем высохла, разговор мягким полотенцем окутывал и согревал ее, она расслабилась и чуть не позволила себе совершенно бестактный и неприличный вопрос.

– Что? – Цветан удивился ее смущению. – Что вы такого хотели спрашивать? Не убивал ли я Пелин?

– Да нет, конечно, вы что! Я, наоборот… – ну вот, опять невпопад.

– Наоборот?

– Ну, в смысле, я не думаю, что вы ее убили.

– Ну, спасибо! Конечно, не убил, что за глупости! Между прочим, я вам уже говорил: у меня с ней ничего не было, просто нам обоим было удобно, чтобы все думали, что у нас роман. И, кстати, у нас с Ринатом алиби: мы смотрели фильм.

– А зачем вам было нужно, чтобы все думали?.. – Лиза никак не хотела отвлечься от интересующего ее вопроса.

– Знаете, этот солист… который Ротбарт… Тайфун?

– Я с ним не знакома, но видела, конечно. А что?

– Да он одно время Пелин проходу не давал просто, такая любовь, смотреть страшно! Ей это надоело, она то с тем, то с другим кокетничала, чтоб он отстал, так он скандалы всем устраивал и вообще, – пианист поморщился и махнул рукой, словно люди, устраивающие скандалы из-за какой-то любви, были ему непонятны и даже противны. – Тогда она со мной начала… я быстро понял, что за этим… как сказать… ничего нет, но немного подыграл ей и с Тайфуном этим поговорил. Мол, у нас все серьезно, не мешай девушке жить. Кстати, у нее и муж такой же сумасшедший, не везет ей!

– Почему не везет – она сама таких выбирала и так себя вела. Тайфун и Вулкан – одни имена чего стоят! – недовольно сказала Лиза. – Таких страстей конец бывает страшен…

– Ну да, наверно, – кивнул Цветан, и Лиза опять порадовалась, что можно не пояснять, откуда цитата. «Из лесу, вестимо!» – усмехнулась она про себя, только по тому лесу все меньше желающих гулять.

– То есть вы ей просто помогали?

– Ну не просто, я же не знал, что у нее на уме. Поэтому сначала я подумал, что она и правда… она же красивая девушка, – Лизе захотелось остановить его, чтобы не выслушивать все эти подробности, но она не остановила. – Ну, кофе выпить и так далее. Только я заметил, что она на людях любит нашу близость демонстрировать, а наедине… ничего не позволяет. Если честно, я думал, что она с Шевкетом, а меня как прикрытие использует. Я, вообще-то, тогда тоже немного при всех… изображал, потому что мне Нинины сплетни надоели. Я же нормальный мужчина, я, конечно, не бесился, как Ринат, но мне неприятно было… так оно и тянулось, а потом ее муж появился.

– Путаница какая-то! Получается, что ее из ревности любой из них мог убить?

– Не знаю, – корректно пожал плечами Цветан, как будто вопрос ему задавала не Лиза, а какое-то важное официальное лицо. – Но я почему-то думаю, что это либо такая… катастрофическая случайность, либо это все исходит не из театра.

– А откуда? – спросила Лиза, потому что он замолчал так, как всегда замолкал Дениска, когда ждал, чтобы она каким-то наводящим вопросом проявила интерес к разговору и к нему самому.

– Оттуда, из консерватории, – пианист многозначительно понизил голос. – Там и жена Шевкета, и муж Нины… им чем в театре хуже, тем лучше. Ну и для себя стараются – вы же говорили про страсти. А глаза у вас – и серые, и голубые одновременно. И красивые. Пойдемте, Лиза? Дождь, по-моему, кончился.

И разговор об убийстве тоже.

Зачем он объяснял мне, что у него было с Пелин, а чего не было? Чтобы снять с себя подозрения, которые могли бы у кого-нибудь возникнуть? Или я слишком явно проявила интерес? И теперь он говорит мне про красивые глаза? После того как сам же признался, что притворялся с Пелин? Или он лгал, что притворялся?

Карман, полный лжи, а не жизнь.

Мы все лжем на каждом шагу, в каждой мелочи… интересно, как полиция ухитряется перебирать эту ложь и находить в ней зернышки правды?

Хорошо бы это зеркало было кривым.

Тогда можно было бы посмеяться над тем, что оно показывает, и вернуться к себе нормальной – тонкой, юной, не боящейся ни яркого света рампы, ни самых правдивых и прямых зеркал.

Стареющая и полнеющая женщина – что может быть хуже?

Пожалуй, бездетная стареющая и полнеющая женщина – ей не на кого перенести центр тяжести своей жизни, нечем оправдаться перед самой собой, не от кого ждать беспричинной, не зависящей от внешности любви.

А еще стареющая и полнеющая балерина – это вам как?

Мало того, что сама готова перебить все зеркала, потому что они не отражают того, что все еще живо у тебя внутри: она ведь там, та тоненькая, гибкая, радостно выходящая на поклон, не боящаяся яркого света танцовщица, это только снаружи ее почти не видно. Но это не все, с зеркалами она бы как-нибудь сладила, а вот как перенести эти взгляды?

Взгляды коллег и старых друзей: ах, как жаль, что с ней стало, а ведь какая была Жизель, какая Аврора!

Взгляды новых знакомых и учеников: да что вы, не может быть, чтобы она была балериной, неужели?!

Взгляды молодых хищниц, этих новых Жизелей и Аврор: с нами-то этого не случится, она сама виновата, надо следить за собой, а не распускаться, мы-то сумеем!

Взгляды мужа, останавливающиеся на ней все реже… и в них уже нет ни прежнего восхищения, ни… или это кажется?

Стареющая, полнеющая, бездетная, к тому же балерина – у Мельтем был полный набор причин, чтобы чувствовать себя отвратительно, нервничать и изводить себя и близких.

«Хорошо Нине, – в который раз думала она, глядя на входившую в зал пианистку. – У нее муж старше, и сам такой, что без слез не взглянешь: лысый, толстый, ни то ни се… а мой!»