Не вспомню - Джессика Броуди

Он впечатывает слова: «“Фридом эйрлайнз”, рейс 121, выжившая».

Потом нажимает клавишу с надписью «Ввод». На дисплее мгновенно появляется целый список. Ниже идут миниатюрные фотографии. Мои фотографии. Я узнаю тот снимок, который демонстрировали в теленовостях, а остальные, по всей видимости, были сделаны в день выписки из больницы, пока я шла к автомобилю.

В тот день, когда я заметила в толпе юношу.

– Убери это, – сразу прошу я. – Напечатай что-нибудь другое. Пожалуйста!

Коуди несколько секунд с любопытством на меня смотрит, но потом очищает строку.

– Ладно, – говорит он. – Что бы ты хотела посмотреть?

Я опускаю глаза.

– Мне кажется, я вспомнила о чем-то, но не знаю точно, что это такое на самом деле.

Он заинтересованно поднимает брови.

– Неужели? И что же?

Я делаю глубокий вдох и мысленно возвращаюсь к сцене в примерочной. И хотя мне очень не хочется повторять фразу, я должна знать ее смысл.

– «Не допускаю я преград слиянью двух верных душ», – цитирую я, ожидая увидеть на лице Коуди то же недоумение, какое отразилось тогда на моем. Это стало бы подтверждением догадки, что слова юноши ничего не значат.

Но Коуди реагирует иначе и неожиданно. Он смеется.

– В чем дело? – обиженно спрашиваю я.

– И это действительно первое, что тебе вернула память?! – Он хохочет еще громче.

Я же решительно не понимаю, в чем тут юмор. И мне очень не нравится его веселье на мой счет.

– Да. Но почему ты смеешься?

Он смахивает с глаз невольно выступившие слезы.

– Прости, но мне кажется совершенно нелепым, что ты не помнишь об Интернете, зато выдаешь строку из сонета номер сто шестнадцать Шекспира.

У меня от удивления округляются глаза.

– Откуда, ты говоришь, эта фраза?

– Из его известнейшего стихотворения.

Меня охватывает чувство, сходное с разочарованием. Всего лишь стихи? Действительно, с какой стати мне помнить именно стихи, а не что-то другое?

– И в чем смысл стихотворения? – спрашиваю я нетерпеливо.

Коуди закатывает глаза.

– Это тоскливая чушь о вечной любви и всем таком прочем.

Он сует себе палец в рот и издает отвратительный горловой звук.

О вечной любви?

Я снова думаю о медальоне в ящике своего туалетного столика. На нем два переплетенных сердца.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я.

– В прошлом году мы как раз проходили в школе сонеты Шекспира.

– Значит, я тоже, вероятно, слышала их на уроке, так ведь? – В моем сердце начинает теплиться надежда.

Не в какой-то там зловещей лаборатории. А в самой обычной школе.

Коуди пожимает плечами.

– Вполне возможно. Девчонки особенно западают на все эти слезливые штуки. Так что, может, не стоит удивляться, если строчка осталась у тебя в памяти. – Он ненадолго задумывается. – Или же тебя всерьез интересовала история литературы.

– История? – переспрашиваю я, сгорая от любопытства.

– Ну да, – отвечает он, словно речь идет о чем-то совершенно очевидном. – Ведь эти стихи были написаны примерно четыреста лет назад.

У меня учащается сердцебиение, как только я мысленно произвожу простое арифметическое действие.

– Четыреста лет назад, – повторяю я. – А в каком именно году?

Он пожимает плечами.

– Не знаю. В тысяча шестьсот каком-то.

– В тысяча шестьсот КАКОМ? – Я сама поражаюсь, срываясь почти на крик.

Коуди смотрит на меня едва ли не презрительно.

– Остынь. Я просто не запоминаю подобных дат.

Все еще раздраженно я указываю на компьютер.

– Но ведь ты можешь это выяснить, не так ли?

Он поднимает обе руки вверх.

– Ладно, сделаю. Только угомонись немного.

Я нервно подергиваю ногой, пока Коуди начинает поиск. При этом он снова бросает на меня странный взгляд.

На экране появляется текст. Иллюстрацией к нему служит портрет мужчины с пышной черной шевелюрой и широким белым воротником. Снизу можно прочитать имя: Уильям Шекспир.

– Так, посмотрим. – Коуди склоняется ниже. Его глаза быстро пробегают по строчкам текста. – Здесь сказано, что сонет сто шестнадцать был впервые опубликован в тысяча шестьсот девятом году.

Хезер говорит, что Скотт хотел бы поужинать вместе с нами в городе. Мы отправляемся в какое-то место, которое называется рестораном. Расположившийся на заднем сиденье Коуди объясняет, что люди посещают такие заведения, когда не хотят готовить себе еду дома или если им хочется чего-то повкуснее стряпни их матушки.

Хезер бросает на него недобрый взгляд через зеркало.

– Скажи спасибо, что мы вообще взяли тебя с собой.

Он складывает руки на груди и всем своим видом демонстрирует безразличие.

– Мы с твоим отцом еще очень сердимся на тебя.

– Как будет угодно, – отвечает он.

В ресторане Хезер показывает мне, как заказывать блюда, указанные в меню, а потом рекомендует одно из них, которое, по ее мнению, мне должно понравиться. Под конец я останавливаю свой выбор на зити[6], потому что, по словам Хезер, в него входят некоторые ингредиенты того замечательного сандвича, который она сама приготовила несколько дней назад.

И хотя это действительно вкусно – почти невероятно вкусно, – я не в состоянии в полной мере насладиться трапезой. Не могу выкинуть из головы события дня.

– Получили удовольствие от сегодняшнего похода по магазинам? – спрашивает меня Скотт, втянув в рот длинную и тонкую нитку из вареного теста.

– Да, – вру я.

В последнее время мне часто приходится лгать. И я уже начинаю задумываться, не может ли это служить некой особенностью той личности, которой я была прежде.

– Мы нашли несколько восхитительных вещиц, – спешит добавить Хезер. – Это так занятно – в кои-то веки подбирать одежду для девушки, а не для парня.

Сидящий напротив меня Коуди привычно закатывает глаза, хотя на самом деле полностью поглощен чем-то в своем мобильном телефоне.

Понятно, что я не слишком разговорчива, и постепенно главной темой их беседы становится работа Скотта. Я же только рада возможности предаться собственным размышлениям.