Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

– Ребёнка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймёт, тогда никому не справиться.

Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила ещё громче. Ребёнка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.

– Рехнулись они, что ли? – удивился полисмен и шагнул вперёд.

Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял её под руку и неторопливо повёл в дом. Карета тронулась. Эдриен подошёл к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял её, сказал: "Благодарю, мистер", – и последовал за женой.

Всё закончилось. Кучка зрителей рассеялась, остался один полисмен.

– Наш викарий – просто чудо! – воскликнул он.

– Это мой брат, – сообщил Эдриен.

Полисмен взглянул на него гораздо почтительнее, чем раньше.

– Викарий – редкий человек, сэр.

– Согласен с вами. А ребёнок очень плох?

– Без операции до ночи не доживёт. Родители как нарочно тянули до последнего. Ещё счастье, что викарий оказался поблизости. Бывают же такие – скорей помрут, чем лягут в больницу, а уж детей и подавно туда не пустят.

– Чувство независимости, – пояснил Эдриен. – Я их понимаю.

– Ну, раз уж вы так рассуждаете, сэр, мне приходится соглашаться, но всё-таки странно: живут они жутко, а в больнице им дают все самое лучшее.

– Смирение – паче гордости, – процитировал Эдриен.

– И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, – они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.

– Ничего, я подожду.

– Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! – продолжал полисмен. – Эй, парень, проваливай! Нашёл место, где харкать!

Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" – мгновенно изменил их положение.

Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать ещё что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошёл к ним.

– Не их вина будет, если она выздоровеет, – буркнул он, поздоровался с полисменом и осведомился: – Ну как петунии, Белл? Растут?

– Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.

– Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, – вам ведь по дороге, – и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если плохо, звоните мне.

– Обязательно зайду. Рад услужить вам.

– Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдём выпьем чаю.

Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоём.

– Я пришёл насчёт Динни, – объявил Эдриен и рассказал то, что было ему известно.

Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:

– "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя неважно. Динни сильно влюблена?

Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.

– Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет всё равно мало.

– По-моему, вовсе не будет.

– Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал головой:

– Я только хотел знать, как ты отреагируешь.

– Очень просто: огорчусь, что Динни придётся пережить тяжёлые минуты. Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нём ряса дыбом встаёт. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я англичанин и воспитанник закрытой школы, – не знаю. Наверное, потому, что я такой, как все.

– Если Динни решила за него держаться" мы обязаны её поддержать, сказал Эдриен. – Я всегда считал так: если с человеком, которого ты любишь, делается такое, что тебе не по сердцу, выход один – со всем примириться. Я постараюсь привыкнуть к Дезерту и понять его точку зрения.

– У него её, вероятно, вовсе не было, – вставил Хилери. – Au fond[3]он, как лорд Джим, просто взял и прыгнул. В душе он наверняка это сознаёт.

– Тем трагичнее для обоих и тем обязательнее нужно их поддержать.

Хилери кивнул:

– Бедный старик Кон! Это для него тяжёлый удар. Фарисеи-то до чего обрадуются! Я уже воочию представляю себе, как дамы подбирают юбки, чтобы случайно не коснуться парии.

– А может быть, современный скепсис возьмёт да и скажет, пожав плечами: "Ещё одному предрассудку конец"?

Хилери покачал головой:

– Людям в целом, в силу самой их природы, легче стать на иную точку зрения: он унизился, чтобы спасти свою шкуру. Как бы скептически наши современники ни относились к религии, патриотизму, империи, слову «джентльмен» и прочему, они, грубо говоря, всё-таки не любят трусости. Я не хочу сказать, что среди них самих мало трусов, но тем не менее в других они её не любят и, когда эту нелюбовь можно высказать без риска для себя, высказывают:

– А может быть, всё останется в тайне?

– Нет, так или иначе, а всплывёт. И чем скорее, тем лучше для молодого Дезерта, потому что это даст ему возможность снова обрести себя. Бедняжка Динни! Какой экзамен для её врождённого юмора! Ох, боже правый, я чувствую, как старею! Что говорит Майкл?

– Не видел его со дня рождения Эм.

– А Эм и Лоренс знают?

– Вероятно.

– Для всех остальных это секрет, так?

– Да. Ну, мне пора двигаться.

– А я, – сказал Хилери, – вырежу свои чувства на римской галере. Посижу над ней полчаса, пока не узнаю, жива ли девочка.

Эдриен пошёл по направлению к Блумсбери. По дороге он пытался поставить себя на место человека, над которым внезапно нависла угроза смерти. Впереди – ни минуты жизни, ни надежды ещё раз увидеть тех, кого любишь, ни упований, пусть даже смутных, на то, что в будущем тебя ждёт нечто похожее на земное бытие!

"Случай исключительный и неожиданный, как гром с неба, которому нет дела до человека. Кто из нас выдержал бы такое страшное испытание?" думал Эдриен.

Его братья – солдат и священник – приняли бы смерть покорно, как требует их долг. Так же, видимо, поступил бы и его брат – судья, хотя он постарался бы оспорить приговор и, возможно, переубедил бы своего палача. "А я? – спрашивал себя Эдриен. – Как ужасно умирать за убеждения, которых не разделяешь, умирать на краю света, не утешаясь даже тем, что твоя смерть кому-то принесёт пользу, что о ней кто-то узнает!" Когда человеку не нужно защищать кастовую или национальную честь, когда его ставят перед дилеммой, требующей немедленного решения, ему некогда взвешивать и обдумывать свои поступки и приходится полагаться на интуицию. Тут всё зависит от характера. А если характер таков, каким, судя по стихам, наделён молодой Дезерт; если человек привык противопоставлять себя окружающим или, по крайней мере, внутренне отчуждён от них; если он презирает условности и прозаическую английскую твердолобость; если он втайне, вероятно, больше симпатизирует арабам, чем своим соотечественникам, он почти неизбежно должен выбрать то, что выбрал Дезерт. "Бог знает, как поступил бы я сам, но я понимаю его и в какой-то мере сочувствую ему. Что бы ни было" я на стороне Динни и помогу ей, как она помогла мне в деле Ферза".