Герцог полуночи - Элизабет Хойт

— Не-нет, ни в коем случае. — Он криво усмехнулся. — Господи, что она делает?..

Артемис тотчас перевела взгляд на кузину. Оказалось, что Пенелопа положила одну руку на живот, а другую неестественно вытянула, видимо, полагая, что выглядит трагически.

— Это ее обычная поза при пении, ваша светлость. Уверена, вы быстро привыкнете к этому, когда женитесь на моей кузине.

— О боже, — прошептал герцог, поморщившись.

Феба заиграла с мастерством и выразительностью, не соответствовавшими ее возрасту, и Артемис в восхищении заметила:

— Ваша сестра замечательно играет.

— Да, замечательно, — глядя на Фебу с нежностью, отозвался герцог.

И тут Пенелопа запела. Не сказать, чтобы она была совсем уж плохой певицей, но ее сопрано было слишком высоким, а временами просто визгливым. К тому же песня, которую она выбрала, была печальной.

— Не смей ласкать мою пушистую овечку! — пропела Пенелопа, не совсем правильно взяв ноту на слове «овечка», — она пугливая и слишком нежная для грубой мужской руки!

— Знаете, мне кажется, эта песня… Пожалуй, она весьма двусмысленная! — пробормотала позади них миссис Джиллетт.

Артемис перехватила насмешливый взгляд герцога и почувствовала, как к ее щекам приливает жар.

— Ведите себя прилично, мисс Грейвс, — едва слышно сказал он хриплым низким голосом.

— Прекрасные слова для человека, который по ночам бегает в маске по Сент-Джайлзу, — прошептала она в ответ.

— Ш-ш-ш, тихо. — Нахмурившись, герцог осмотрелся.

— Вы чего-то боитесь, ваша светлость? — с невинным видом спросила Артемис.

— Значит, так, да? — Он с сожалением взглянул на нее.

— Да, именно так. — У нее не было абсолютно никакой причины стыдиться, и она с вызовом вскинула подбородок. — Если только вы не захотите сделать то, о чем я просила вас сегодня утром.

Герцог решительно покачал головой.

— Нет. Вы знаете, что это невозможно. Ведь ваш брат убил трех человек.

— Вы ошибаетесь. — Чтобы их разговор никто не мог подслушать, Артемис подалась ближе к герцогу и тотчас ощутила исходивший от него запах леса, никак не подходивший этой богато украшенной комнате. — Его обвинили в убийстве трех человек, но он этого не делал.

Тут на лице герцога появилось снисходительное выражение, которое она видела и раньше — видела и ненавидела.

— Ваша преданность брату достойна похвалы, но доказательства неоспоримы. Когда его обнаружили, на нем была кровь, а в руке он держал разделочный нож.

Чуть отодвинувшись, Артемис с удивлением посмотрела на собеседника. Про кровь, как и про нож, было хорошо известно, — но разделочный нож…

— Вижу, ваше расследование было очень обстоятельным.

— Естественно. Неужели вы думали, что оно могло быть иным? — Уэйкфилд вдруг пристально посмотрел на нее, и сейчас его глаза были необычайно холодными. — Вероятно, следует напомнить вам, мисс Грейвс, что у меня есть твердое правило получать то, что мне требуется. В данном же случае мне требовалась точная информация.

Артемис вздохнула. Ей очень хотелось просто встать и уйти, но она не могла этого сделать, не устроив сцены.

— Что ж, ваша светлость, вам, пожалуй, следует знать, что я не намерена оставлять за вами поле боя.

— Тогда берегитесь, мисс Грейвс. — Он смотрел на нее все так же пристально.

К счастью, в этот момент высокая и протяжная нота возвестила об окончании исполняемой Пенелопой баллады, и этот пронзительный и визгливый звук буквально оглушил слушателей, так что прошло несколько секунд, прежде чем мужчины зааплодировали.

— Просто изумительно, — громко произнесла Артемис. — Быть может, на бис…

— О, но у моего брата великолепный голос, — перебила Феба, бросив на Артемис укоризненный взгляд. — Максимус, ты споешь для нас?

Пенелопа чуть нахмурилась, очевидно, недовольная тем, что лишилась всеобщего внимания.

— Никто не захочет слушать меня, — запротестовал Максимус.

— Мне действительно больше нравится нежный женский голос, чем низкий мужской, — объявил Скарборо.

— Возможен дуэт, — прищурившись, предложил Уэйкфилд. — Феба, я уверен, знает некоторые из песен, ноты которых есть в шкафу.

Он встал, подошел к украшенному витиеватой резьбой шкафу и начал доставать ноты, вслух читая названия, чтобы Феба могла выбрать то, что знала наизусть.

Когда же герцог попытался сам выбрать песню, Феба фыркнула и сказала, что женская партия здесь предназначена для контральто, а у Пенелопы сопрано.

Тут слушатели заволновались, слегка напуганные перспективой прослушать еще одно выступление Пенелопы, но слова Фебы успокоили их.

— Что ж, тогда придется мне исполнить женскую партию. Честно говоря, это не повлияет на пение Максимуса, раз он согласился. — И тотчас же, не дав герцогу времени на то, чтобы сбежать, она взяла на клавикордах начальные ноты.

Артемис сложила вместе ладони и зажала их между коленей. Феба, без сомнения, заставила брата петь только для того, чтобы помешать еще одному выступлению Пенелопы. Артемис — как и все остальные гости — не ожидала от герцога особого таланта, и по окончании этого дуэта она собиралась загнать его в угол и заставить…

Тут он запел, и Артемис затаила дыхание.

Голос герцога, низкий, но чистый, трогал ее до глубины души и заставлял трепетать от восторга; в какой-то момент Артемис даже поняла, что непроизвольно разинула рот. Да-да, у Уэйкфилда был голос, который мог заставить ангелов — или демонов — рыдать. И это был не тот голос, который вызывает восхищение лишь ненадолго — например, в последнее время в Лондоне был в моде неестественно высокий мужской голос, — нет, такой голос всегда будет пленять: голос густой, сильный, с мощной вибрацией на низких нотах. Она могла сидеть и слушать Максимуса часами.

Но герцог Уэйкфилд, по-видимому, не сознавал, в какое волнение привело гостей его пение. Держа в одной руке ноты, по которым пел, он слегка склонился к Фебе и положил ей на плечо другую руку; когда же они вместе преодолевали особенно сложный пассаж, сестра ласково ему улыбалась, и он улыбался ей в ответ — открыто, искренне, с любовью.

Может, он всегда был бы таким, если бы не являлся герцогом Уэйкфилдом? Да, возможно, был бы сильным, но не холодным, не обремененным необходимостью господствовать и командовать — был бы любящим и счастливым?

Мысль о таком мужчине казалась необычайно заманчивой. Представляя себе такое идеальное существо, Артемис поймала взгляд герцога и вдруг поняла, что он — такой, какой был сейчас, со всеми своими недостатками, — именно тот мужчина, о котором она мечтала. Ей хотелось подчинить его властную натуру, хотелось убежать с ним в лес, чтобы вовлечь в те игры, которые они сами же и придумали.