Превед победителю - Анна Козлова

— Что с тобой, Люба, у тебя, что, проснулась душа?

— Пусть она идет, — повторила я.

— Хорошо, — сказал он. — Она ведь ни в чем не виновата — это все твоя вина.

Я уговорила Катю уйти и ждать меня дома. После того как она скрылась за деревьями, он повел меня через лес и не сказал ни слова за всю дорогу. Не помню, сколько мы шли, но казалось, что вечность, — я думала, что иду с ним, чьего лица я даже не видела, через пустынную ночь мироздания, и мимо нас проходят поколения людей, сменяющиеся новыми с бешеной скоростью поломанного калейдоскопа, и ничего не меняется в этой непреодолимой, жаркой тьме, и люди живут так же, как жили их предки, и души их остаются черными и солеными от слез. Мне казалось, что время испаряется из моей плоти и, вернувшись домой (у меня, правда, не было уверенности в том, что я вернусь туда), я найду лишь могилы с крестами, в которых живут муравьи.

Он привел меня в какой-то дом, втолкнул внутрь, и я надеялась, что он все же включит свет или зажжет свечу, но он не сделал этого. Я очутилась в огромной пустой комнате с заколоченными окнами, на краю ночи, в детской тоске, и он приказал мне сесть на пол, а потом сел напротив меня.

— Люба, — сказал он, — в своей жизни ты совершила только один правильный поступок, но слишком поздно. Я хочу дать тебе шанс. Расскажи мне о себе, о том, чем ты занималась на протяжении всех тех лет, промелькнувших, как младенческое воспоминание, до нашей сегодняшней встречи, и, если ты найдешь себе оправдание, я отпущу тебя.

— Я не верю, — ответила я.

— Люба, у тебя нет выбора, верить или не верить мне, — сказал он с усмешкой. — В твоих же интересах оттянуть момент собственной мучительной смерти.

После этих слов он протянул мне бутылочку, в которую было налито что-то, по вкусу напоминавшее сливовый сок, и я выпила ее целиком. От этого напитка страшный человек, без обиняков сказавший, что собирается убить меня до рассвета, вдруг показался мне самым родным и близким существом, тем, кто поймет и выслушает, кто любит меня безмерно.

— Что я могу сказать о себе? — начала я. — Вся моя чертова жизнь кажется мне сейчас безнадежной попыткой заткнуть рот собственной душе, вытравить ее из грязного тела паршивой выпивкой и спринцовкой с борной кислотой, которую я загоняла в себя после шокирующего воображение секса со всевозможными и одинаково низменными людьми. Мне нравился один парень, но я от него ушла, потому что он спал с моей единственной подругой, я хотела родить ребенка, но врач назначил аборт, обнаружив у меня сифилис, я никого не уважала и презирала Божий мир, искренне полагая, что он кошмарен, хотя кошмарна была я. Я читала книги и в мыслях издевалась над тем, что их герои способны испытывать какие-то чувства, кроме голода, похоти и страха, я ненавидела свою мать за то, что она мешала мне предаваться пороку и пыталась отвратить меня от него. Я трахалась со всеми подряд и не испытывала от этого ни малейшего удовольствия — побыв с мужчиной, я уходила в ванную и занималась там мастурбацией. Я мечтала встретить кого-нибудь, кто бы нашел в себе силы простить меня и полюбить, но мне попадались лишь растленные гниды, нуждавшиеся в компаньоне для похабства, в котором они видели цель и смысл своей жизни. Я не работала ни дня и без стеснения забирала деньги у своей нищей матери, я начинала пить с утра и уже не могу припомнить дня, который я бы встретила трезвой, и если сегодня я попросила тебя отпустить эту несчастную, дебильную девочку, то только потому, что испытывала к ней жалость, а не любовь, ибо никогда никого не любила. Вряд ли я изменюсь, — закончила я, — так как для этого мне нужно родиться вновь и иметь совершенно другую голову, а тот путь, на который я встала в этой сраной жизни однозначно исключает для меня возможность стать другой. Я не буду жить с мужчиной, потому что мне это неинтересно, я не смогу хранить ему верность, так как узрела истинную сущность людей, я не хочу растить ребенка, ибо знаю, что единственным чувством, которое он в конечном счете начнет испытывать ко мне, будет ненависть.

Он молчал несколько секунд, а потом сказал:

— Ты была честна со мной, Люба, но ты упорствуешь, и мне придется прикончить тебя до того, как ты совершишь нечто непоправимое, до того, как ты уничтожишь чью-нибудь душу и толкнешь на страшный грех того, кто полюбит тебя. Жди меня, — сказал он и куда-то ушел.

Я сидела на полу в странном оцепенении, а потом вскочила и побежала прочь из этого дома, от той безжалостной истины, которая открылась мне в нем. Я неслась через лес, и мне казалось, что мое сердце выдает меня своим стуком. Я была без сил, когда увидела перед собой реку, — я упала на берег и лежала, уткнувшись лицом в жирную, мокрую землю. И в этот самый момент, в тот миг, когда я думала, что спасена, мою голову с нечеловеческой силой сжали его руки, и он начал топить меня. Он смеялся над тем, что я надеялась скрыться от него, и я понимала, что с минуты на минуту умру, когда вдруг увидела, что по пропитавшейся лунным светом воде ко мне движется что-то черное и огромное. Я увидела невероятных размеров рыбу, сома или линя, которая, приплыв на мелководье, вдруг развернулась и ударила своим исполинским хвостом того, кто топил меня. Он отскочил на берег от неожиданности, а я вцепилась в плавники спасшей меня рыбы с такой силой, что, наверное, смогла бы оторвать их, и эта рыба понесла меня в реку с какой-то невероятной скоростью.

На середине Оки сом потянул меня на дно, и я, чуть не захлебнувшись, отпустила его. Не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы доплыть до берега — там я выползла на песок и мгновенно заснула. Вот, собственно, и все, — подвела итог Люба. — Наутро я приползла домой, мокрая, в песке, со следами чудовищных побоев, и никто не желал меня не то что выслушать, но даже смотреть на меня. Через несколько дней я уехала оттуда и никогда больше не интересовалась Катиной судьбой. Надеюсь, у нее все сложилось хорошо.

— Это как-то неправдоподобно, — сказал Дауд.

— Но это правда, — возразила Люба.

— А я тебе верю, — сказала моя сестра. — После того что было у меня с Лоуренсом, я ничему не удивлюсь.

Пришла очередь Дауда рассказывать свою историю. Мы разлили виски по стаканам, а Дауд лег, положив голову мне на колени, и начал:

— Когда я жил в Ливане, у меня был друг, с которым мы общались с детства. Он уехал учиться в Париж, жил там в кошмарной общаге и часто приглашал меня к себе. И вот в один из моих приездов я нашел всех жителей общаги крайне взбудораженными тем, что какая-то женщина из дома напротив каждый вечер в течение часа ходила голой по комнате, не закрывая штор. На нее смотрели все, и в определенное время около окон начиналось настоящее столпотворение, о чем она, разумеется, знала и нарочно раззадоривала ораву всех этих нищих, годами не трахавшихся арабов. Эта женщина была настоящей красавицей, и, когда я увидел ее в первый раз — она ходила по комнате, абсолютно голая, с лейкой, и наклонялась к цветам, стоявшим на полу, — я спросил своего друга, почему он не трахнул ее. Оказалось, все они по очереди подходили к ней с предложением познакомиться, но она отказывала. Я решил, что тоже попытаю счастья, и на следующий вечер, подкараулив ее у двери, пригласил ее в ресторан. Как ни странно, она согласилась и выбрала чуть ли не самый дорогой ресторан Парижа.