Путеводитель потерянных. Документальный роман - Елена Григорьевна Макарова

— Значит, не одна я вытворяю такие безобразия на людях. Продолжим?

Я нажала на кнопки.

— В конце сентября отправили транспорты с молодыми мужчинами. Якобы на строительство нового лагеря. Мы с родителями попали в октябрьский, шестого. «О, — думала я, — скорей бы попасть в новый лагерь и увидеть Герберта». Перед выездом я накрутила бигуди… У меня были роскошные волосы, длинные, до пояса. Не смотри на этот цыплячий пух, смотри на фотографию! Видишь девушку со склоненным лицом и струящимися по плечам волосами?

— Да.

— Это я! А это, — ткнула она себе в грудь пальцем, — не я… Где это видано, чтобы после обеда я не привела себя в порядок?

Зеркало, помада в дряблых руках, две алые дуги, готово.

— Главное, предстать пред Гербертом во всей красе! Поехали, ну!

До Дрездена поезд шел медленно, а потом и вовсе полз. Свернули на восток. Стало тревожно. Может, это не новый лагерь, что-то похуже… Пересядем за журнальный столик?

Пока я переносила магнитофоны, Мириам отлучилась. Вернулась в новой кофте, тоже красной, но с коротким рукавом. И с китайским веером.

— Тебе не жарко?

— Нет.

— Въезжаем. Поезд еще не остановился, а в вагон уже влетели капо, отобрали у нас картошку. Отец сказал: «Это не новый лагерь, мне здесь не нравится». Ну хорошо, мы же не знали про Освенцим. Я раскрутила бигуди… Поезд остановился. Ворвалась «Канада» в полосатой одежде. «Быстро, быстро, мужчины вон отсюда!» Я говорю: «Я забыла зубную щетку». «Вон! Она тебе не пригодится». Как не пригодится?

На платформе женщин и мужчин разделили. Мы стояли впятером, я, мама, Зузка, Лили Соботка и Хеленка Лампл. Мама — между мной и сестрой, ей было пятьдесят шесть, но выглядела она неважно — три года в Терезине и два дня в поезде. Менгеле сказал: «Sie hier — und Sie dort» — «Но мы хотим с мамой…» — «Nein! Links und rechts!» Мы расстались. Мы не знали, не знали… Но нам повезло.

— Почему?

— Была там одна, так она настаивала на том, что останется с мамой. Отправилась с ней в газ. Руженка Бреслер рассказывала: когда они с матерью приблизились к Менгеле, тот спросил, сколько ей лет, она сказала двадцать, а было ей четырнадцать. И тут ее мама закричала: «Тебе не двадцать!» Но Руженка уже успела перебежать на сторону живых. А так бы не было Руженки. Но тогда мы не знали про газ, не знали.

Мириам обмахивается веером.

— Ты пьешь виски?

— Могу.

— Иногда после обеда я принимаю по маленькой. Тонизирует.

Приняли по маленькой.

— Мы долго шли в кромешной тьме и в какой-то момент столкнулись с мужской колонной. Может, там был Герберт? Или мой отец? Он выглядел моложе матери. Вдруг он признался, что был ранен в Первую мировую войну? Раненых — сразу в газ…

Пришли куда-то. Нас обрили наголо, и не только голову, все волосы, во всех местах, еще там были два ящика, один — для обручальных колец, а другой — для разных. Мы стояли голые, безволосые, неузнаваемые. Я поняла, что Зузку надо привязать к себе, иначе я ее не распознаю. Нас послали в душ, мы мылились вонючим мылом. После душа нам бросили какие-то старые тряпки. Но там еще была какая-то одежда, мне даже лифчик достался, правда, очень тесный.

Опять идем куда-то. Колючая проволока, лагерь. Держу Зузку за руку. Там нам повстречались девушки из Терезина. «Вы знаете, где вы?» — спросили они. Мы сказали, нет. Лысые и полуголые, мы все еще не понимали, где мы. Они сказали: «Вы в Биркенау. Видите дым из труб? Это ваши мама с папой горят».

Мириам расплакалась, вышла. Через пять минут вернулась с улыбкой на алых устах.

— В туалете порой осеняют мысли, пардон за подробность. Знаешь, о чем я подумала? Сатанинская сила действует на всех. Ну что стоило этим девушкам сказать нам что-то человеческое или ничего не сказать? Потому что они уже были убиты, и теперь им нужно было убить нас. Закон государства мертвых. Там другие отношения знания к незнанию. Знающие сказали — «зубная щетка тебе не пригодится». Что может подумать незнающий? Эта зубная щетка не пригодится, поскольку там выдают новые. В болоте, издали похожем на лужайку, сидят знающие и затягивают туда незнающих. Механизм этого действия должен был быть предварительно изучен, иначе он бы дал осечку. У знающих, увы, осечек не было, вот в чем ужас.

После того как мне рассказали, как одна сестра пошла в уборную, а когда она вернулась, второй уже не было, я стала на ночь привязывать лифчиком Зузкину ногу к своей. Было крайне тесно, спали штабелями — ноги одного, голова другого. Наш блок № 29 выглядел точно как на фото из Яд Вашема — головы и ноги свисают с трех полок…

И опять душ. Чтобы держать в страхе. Мы не были настолько грязными. Мы стояли намыленные, кончилась вода. Два часа голые, в мыле. Там я впервые упала в обморок. Это был октябрь, холод, ладно, хорошо, пришла в себя. Какие-то девушки помогли. Знакомые или незнакомые, сказать не могу, никого невозможно было узнать. В конце концов дали воду, мы домылись и вышли из блока. Нам снова кинули одежду. Теперь сестре достался жакет, который был ей по пояс. И все. Мне опять что-то тесное, но зато трусы. В таком виде в течение нескольких дней и по несколько раз в день мы стояли на аппеле. Сестра в коротком жакете без трусов и я, запакованная в тугое тряпье, но в трусах. Так продолжалось до тех пор, пока начальница блока не кинула сестре юбку. Мне — нет, я не была настолько голой. Давай прервемся, я приму душ. Десять минут, максимум пятнадцать. И буду как новенькая.

— Хотите, продолжим в другой раз?

Мириам покачала головой.

— Нет. С этим надо кончать одним махом.

Пока она мылась и прихорашивалась, я думала про знание и незнание. Почему Мириам решилась на эту исповедь? Ведь она меня не знает, она не задала мне ни одного вопроса о том, кто и что я, хотя бы из вежливости. Сидит женщина, жмет на кнопки. Сама напросилась.

На Мириам кофта номер три, бирюзовая с блестками, помада на губах чуть темней.

— Мы остановились на аппеле и одежде?

— Да.

— Прошло десять дней. И вот аппель — стоим в шеренге по пятеро, по горькому опыту знаем, что ни в коем случае нельзя пристраиваться шестым — выведут из колонны — и конец. Отсчитали сотню. Мы оказались в сотне, и нас повели на другую сторону, через рельсы. Сказали, что мы едем на работу. Но когда нас снова отправили в душ, душа ушла в пятки. Но это был настоящий душ, и потом мы получили платья, пальто и деревянные сабо.

Шестнадцатого октября мы отбыли в битком набитом вагоне на запад. Поезд остановился на границе Чехии и Германии. Город Мерцдорф. Богемские горы. Здесь мы когда-то катались на лыжах.

Нам опять повезло. За нами на станцию прибыли еврейские парни с телегой, двоих мы знали еще из Брно, потом по Терезину, они уехали с Германом одним транспортом, может, видели его… Нет. Про отца и спрашивать не стала.