Аромат мести - Марина Серова

— Вы? Вы что, следили за мной? — спросила я, испугавшись. Я понимала, что от этого человека можно было ожидать чего угодно.

— А я думал, что это вы следите за мной, — произнес он настороженно, и глаза его забегали.

— И все же? Положим, я нахожусь здесь по своим детективным делам. А вот что вы делаете в кондитерском цеху?

— А я здесь по делам любовным. Хотите покажу?

Я пожалела, что пистолет находится на дне сумки, а не у меня в руке.

Он поманил меня, и я двинулась следом за ним. Мы вышли из склада и оказались в коридоре, заставленном деревянными ящиками со стеклянными банками повидла и джема. Очевидно, здесь он хранит свой большой нож или тесак…

Он повернулся к одному из этих ящиков, и я быстро и бесшумно достала пистолет. Спрятала за спину.

— Вот смотрите. Меня подозревать не в чем, — сказал Белоцерковский и взял в руки картонную коробку. Раскрыл ее. Но там была не отрезанная голова очередной жертвы. Нет. Там лежали покрытые блестящей, почти горячей глазурью эклеры.

— После селедки нам захотелось чего-то сладкого, — заявил невозмутимый Белоцерковский, — и я сказал Людмиле, что могу сбегать к знакомому в кондитерскую…

— У вас тут знакомый?

— Да. Рабочий. Был инженером в нашем КБ. Угощайтесь.

Эклеры выглядели превосходно.

— Они не отравленные, — пошутил Сергей.

— Не успели? — вырвалось у меня.

— Что поделаешь, вы не оставили мне времени для этого.

Я взяла пирожное. Вот что значит — знакомый в кондитерском цехе: эклер был свеж как роза. Я сказала об этом Сергею.

Мы вышли на улицу через лаз в заборе, отряхнулись. Я предложила подвезти его.

— Нет, спасибо, я дворами, так быстрее.

На том и расстались.

Я поехала домой.

Мне просто необходимо было побыть одной и обмозговать дальнейший ход действий.

Последнюю свою жертву убийца назвал «Вэм». Так, во всяком случае, сказала вахтерша из «Спартака». Но она могла и не расслышать. А еще она сказала, что видела его где-то раньше, но где — не помнит. Высокий, крепкий, даже крупный.

Из этого я сделала вывод: Кафельщика я больше не встречала. Только тогда, в филармонии. Его описание не подходит ни под Храмова, ни под Белоцерковского… И все-таки он где-то рядом. Я чувствовала его. Но пока еще не видела.

Что касается «Вэм», то это могло быть производным от «ЭВМ». Но мало вероятно.

Еще этот шифр… «Хлеб. Буква „б“. Контейнер».

Я достала сумку, ту самую, с которой была в кабинете германского представительства у Вагнера. Я вдруг вспомнила, что, сгребая в нее все со стола, я прихватила кое-какие канцелярские принадлежности.

Я вытряхнула содержимое сумки на стол и принялась искать трофеи. И нашла. Пару шариковых ручек, резинку, крохотную коробочку со скрепками. Одна из ручек не писала. Я решила разобрать ее, чтобы посмотреть, в чем дело. Посмотрела. Там и стержня-то не было. Просто полая внутри, даже без отверстия для стержня, ручка. В ней явно что-то должно храниться. Но что? Наркотики. Кокаин? Я понюхала. Да запросто.

И тут мой взгляд упал на лежащий перед моими глазами блокнот с текстом шифра. «Контейнер». А ведь это, возможно, и есть контейнер, в который поместится записка (даже несколько) или микропленка. Ай да Вагнер! Нашел что держать на столе.

Зазвонил телефон.

— Таня? Это я, Люда. У меня столько новостей, что аж дух захватывает. Ты можешь меня сейчас слушать?

— Конечно. Говори. Ты уже побывала у Храмова?

— Нет. Я не могла. У меня все это время был Сергей. Мне надо посоветоваться. Я не знаю, что мне делать. Решается моя судьба. Я вот уже два раза ущипнула себя — мне все это не приснилось…

— Да говори толком, что случилось! — не выдержала я.

— Это не телефонный разговор.

— Тогда сделаем так. Ты сейчас одна?

— В том-то и дело. Он ушел, а у меня голова идет кругом.

— Постарайся взять себя в руки. Поспи немного, ты же все-таки выпила. Затем сходи к Храмову, выясни то, о чем я тебя просила, а к шести часам — можешь и попозже — приходи в филармонию. С билетами там проблем не будет.

— В какую еще филармонию? Зачем?

— У нас всего одна филармония в городе. Встретимся в антракте возле буфета.

— Как интересно! — прыснула Люда. — Обязательно приду. Все, до встречи.

Что ж там такого могло произойти, что она позвонила? Забеременеть, конечно, за это время можно успеть, но узнать об этом так скоро — просто невозможно. Может, он женат? Но тогда Люда не казалась бы такой счастливой. Я хоть и не видела ее сейчас, но по голосу поняла, что она находится в радостном возбуждении.

Я закрыла блокнот, потом вновь открыла.

«Ну что ж, — подумала я, вставая и направляясь к двери, — пришло время послужить государству…»

Об убийствах ей было хорошо известно. И она страдала. Она чувствовала себя виноватой в смерти этих девушек. Надо что-то сделать, чтобы заставить его остановиться. А ведь он был таким тихим, спокойным мальчиком.

Он называл ее Вэм. И ей поначалу даже нравилось это. Ей много чего нравилось в этом парне. Во-первых, он был чрезмерно развит. Природа щедро наделила его мужскими достоинствами. Вэм, испытав на себе всю силу этого полумужчины-полумальчика, уже не могла остановиться. У нее были проблемы в личной жизни. Кроме того, она находилась в том возрасте, когда женщину интересует только определенная сторона отношений между мужчиной и женщиной.

Только с этим неутомимым подростком она испытывала удовлетворение. Она словно предчувствовала, что больше в ее жизни таких физических потрясений не будет. И, не обращая внимания на свое воспитание, образование, принципы, — словом, на все, что могло бы хоть как-то остановить ее, продолжала встречаться с ним. Условий для встреч практически не было. Просторная душевая являлась единственным местом, более или менее пригодным для этого. Да, все было грубо, по-животному, но женщина далеко не всегда хочет ласки и нежности. В жизни Вэм было три периода: нежный, грубый и снова нежный. Так, должно быть, устроено женское естество.

Как профессионал, она отдавала себе отчет в том, что ее возбуждают в этом парне не только физические достоинства, но и тот факт, что он ненормален. У него были явные отклонения в психике. Но она понимала также, что это может быть временным, связанным именно с несоответствием бурного физического роста и интеллектуального развития. Чисто подростковые дела, которые надо только переждать. Но ей не хотелось, чтобы он стал нормальным. В этом и заключался ее самый большой грех. Она боялась, что когда он выздоровеет и войдет в норму, повзрослеет, то поймет к своему стыду и ужасу, что сделала с ним зрелая, опытная женщина. Возможно, ей было стыдно.