Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева

— Окантуешь и повесишь в своей комнате. Здесь шестнадцать лучших и вполне невинных зарисовок.

— Я буду все время смотреть на них… — Анна краем глаза следила за людьми, наводнявшими платформу — в Петербург всегда ехал кто-то из знакомых, и горячие прощания с далеко не респектабельным мужчиной не входили в ее планы.

— Ты приедешь?

— Непременно. Если ты бросишь убивать себя.

— О, за это не беспокойся. Я сильный! — Он согнул руки, демонстрируя бицепсы, и улыбнулся. — Брошу — все!

«Это конец, — поняла Анна. — Он никогда не станет прежним. Несчастная звезда. Линия на ладони не соврала. Интересно, попали бы его картины в хорошие музеи?»

Из Парижа Анна вернулась почти через три месяца. Виноватая, но с вызовом: «как ты ко мне, так и я к тебе!»

Узкие юбки, ровная, незавитая челка, папироса в длинном мундштуке — не узнать. «Парижская штучка»! А главное, Николай же видел: она была словно отполирована вожделенными взглядами другого мужчины. Он ненавидел Модильяни — пьяницу, фиглярствующего модерниста, наглого выскочку.

Николая бесил этот роман жены. Если бы не возведенная временем в культ свобода семейных нравов, следовало бы немедля разорвать отношения! Но что станут говорить о Гумилеве? «Тиран, ретроград и пошляк». Следовало жить проще: ну, отдохнула молодая жена в Париже, развлеклась, так и вы, господин Гумилев, не упускайте шанса — все так делают! На людях он наигрывал легкую иронию в отношении к увлечениям жены, дома — просто сходил с ума. Как пережить это? Твоя Ева — шлюха. Вроде так оно и занесено в современный кодекс морали нынешней женщины: «грешница — святая».

Он старался соблюдать холодный, официальный тон общения, но однажды все же сорвался — увидал зарисовки «ню», сделанные французом, и представил все! Комнату с осой в выцветшей занавеске, голую Анну на смятых простынях и его жадный взгляд…

Сцена была громкая, в жанре трагикомедии — оба нападали, оба просили прощения и снова норовили уязвить побольнее. Он грозил сжечь рисунки, но она успела их спрятать, повторяя: «Дикарь! Дикарь!» В результате — бессонная ночь и стихи. Оба, как накануне дуэли, строчили свои декларации в разных комнатах, в тишине, под перезвон уходящих часов, на фоне светлеющих оконных занавесей.

Свои стихи Гумилев назвал «Отравленный»:

Обмен поэтическими ударами вышел почти равноценный. Анна прямо назвала мужа «нелюбимым», но наделила его благородством святого юродивого, он же великодушно прощал ей все — даже убийство. Это уязвляло гордость Гумилева больше всего.

Блудница унижала в нем мужчину! В узком кругу слухи разносятся быстро, тем более что Анна и не таилась — супружеская верность не в моде. Женские успехи Гумильвицы лишь поднимали ее престиж. Николай страдал, старался заглушить боль иными лирическими привязанностями, доказывая, что вовсе не нуждается в верности норовистой жены. Но скрыть накипавшее раздражение ему удавалось плохо. Видимо, в упорном нежелании признать талант Анны немалую роль играло и ущемленное мужское достоинство Гумилева.

И все же в четвертом номере «Аполлона» Николай Степанович великодушно поместил стихи Гумильвицы, а вскоре она была приглашена на собрание Общества ревнителей художественного слова, проходящее в «Башне» у Вячеслава Иванова…

Среди пришедших Анна сразу заметила бледного Блока — живого классика, мэтра, икону. Сонный взгляд, подвядшие кудри, безмолвное безразличие ко всему.

Анна сидела рядом с мужем и загадочно молчала. Гумилев представлял тип настоящего денди: подчеркнуто аристократические манеры, фрак, жесткий, до самых ушей, воротник с шелковым черным галстуком.

Присутствующие, располагавшиеся на диванах и за столом, по очереди читали свои новые опусы. Гумилев настаивал на подробном обсуждении услышанного. Неожиданно он обратился к жене:

— Анна Андреевна, может быть, вы что-то прочтете? Мы еще ни разу не слушали вас. — Николай любезно улыбался жене. — Просим, просим!

У Анны вспыхнули на смуглых щеках красные пятна. Вот он — момент решительно заявить о себе! Сейчас стихи Ахматовой услышат все эти искушенные и знаменитые. Услышит сам Блок! Она глубоко вздохнула, опустила глаза, тихо объявила:

— «Песня последней встречи». — И начала читать едва дрожащим голосом:

На лицах присутствующих появились любезные улыбки. Она не видела никого, она слышала только тишину. Опустив ресницы, крутила на пальце агатовый перстень.

— Конечно, несерьезно, но мило, не правда ли? — Гумилев затушил в пепельнице недокуренную папиросу. — А вам, господа, кажется, понравилось? Очень рад, моя жена и по канве прелестно вышивает.