Когда оживают Страхи - Сергей Джевага

Робкая надежда теплой водой омыла солнечное сплетение. Я с ехидцей помахал дядюшке на прощанье, прежде чем дверь захлопнулась. Повернулся ко второй створке, терпеливо дожидаясь, пока автоматика слегка выровняет давление и пустит наружу. Коула уж как-нибудь дотащу.

Скрытые в стенах механизмы наконец определились с решением. Раздался шумный вздох, чмоканье, натужный гул движков и металлический лязг, когда провернулся маховик кремальеры. Над дверью вспыхнула зеленая лампочка, после чего створка мучительно медленно отползла влево.

«Забавно, кстати. Эхо прошлых эпох прячется даже в таких мелочах, в нашей речи и мозгах, – мелькнула отстраненная мысль совершенно не к месту, – ведь правильно говорить: крышка люка. А створка – это нечто из древности, когда двери сплошь были деревянными, иногда состояли из двух половинок. Но даже я постоянно путаю, ведь это сидит где-то в подкорке, передается от родителей, от прадедов… Есть слова, с которыми ты вроде бы сроднился…»

Поняв, что после пережитого думаю о всякой чепухе, я отмахнулся от мысли.

Не дожидаясь, пока люк откроется полностью, мы протиснулись в образовавшуюся щель, оказались на небольшой площадке перед гротом, озаренной неверным светом фонарей, с парой-тройкой статуй героев-туату, невысокой декоративной оградкой из кованых стальных прутов.

Тихо и несколько зябко после теплых покоев, пахло плесенью и солью, машинным маслом. Блики сонно играли в маленьких лужицах, скользили по рельефам и узорам искусной резьбы и лепнины, украшавшей стены. Сверху капало, а из вентиляционной решетки неподалеку с шипением вырывался воздух, трепал одежду и волосы. Площадка плавно вытягивалась и вливалась в улицу-тоннель, заполненную спокойным мглистым сумраком. Вдалеке виднелись арки и лестницы, движение огней большого проспекта, шум тележек и шагов, голосов прогуливающихся аристократов. Тут же царило безмолвие, белесая мгла вялыми язычками сочилась из решеток канализационных коллекторов.

Бран двинулся вперед, но я уперся, и друг детства вынужденно остановился. Оглянулся, непонимающе моргнул:

– Что…

Теплота в груди сменилась сначала зыбким холодком, а потом лютой стужей. По спине поползли отвратительные мурашки, а мысли заметались в поисках выхода. Левая ладонь, где осталась метка после встречи с кошкой-тенью, отвратительно заныла и зачесалась.

Знакомое ощущение слежки, испытанное дважды, окатило, как из ведра. Как и потоки эмоций сразу нескольких людей. Я уловил сосредоточенное внимание, скуку и злость, угрозу, почти увидел скрывающихся неприятелей у выхода в арки и боковые ходы.

И, наверное, я подсознательно потянулся к Тени, потому что на краткое мгновение мир вокруг посерел, а посреди улицы, шагах в пятидесяти от грота Нолана, проявился расплывчатый силуэт долговязого человека с рогами.

Да что за дрянь! Не одно, так другое! И возвращаться нельзя, врата шлюза закрываются медленно, неведомые враги успеют настигнуть. Идти вперед тоже проблематично – умело окружили и зажали. Не будь спутников, попытался бы сбежать. Или разорвать дистанцию, растянуть преследователей и разобраться с каждым поодиночке. Но есть ли выбор?

Все это яркой вспышкой отразилось в мозгу. Доли секунды… а затем до меня докатились «отзвуки» волнения и предвкушения, охотничьего азарта, ждущие в засаде сдвинулись с места.

– Держи Коула! – рявкнул я Брану, сваливая дельца со своего плеча.

Нащупал в кармане пузырек и, не раздумывая, швырнул вперед. Сам отпрыгнул и попытался выхватить револьвер. Раздался хлопок, яркая вспышка озарила тоннель, чуть не выжгла глаза, выхватив из полумрака силуэты стремительно приближающихся нападающих. Но едва я прицелился, как воздух и Изнанка пошли рябью и прямо из пустоты вышел кто-то массивный, широкоплечий.

Руку ожгло резкой болью, осушило, а оружие отлетело прочь. Я зашипел, ушел в кувырок, выхватывая из карманов один из кастетов. Ударил ближайшего нападающего в скулу, каким-то образом просчитав движение, отбросил на добрый десяток шагов. Развернулся и отпрыгнул опять, пропуская у живота росчерк холодной стали, сблизился и мощно, со злым удовлетворением вбил кусок металла, опутанного Изнанкой, в ребра другого врага. Раздался хруст, полувсхлип-полукрик, и любителя острого впечатало в стену.

Но на том удача закончилась. Сначала я услышал крик Брана, начал разворачиваться. А потом первый из нападающих снова невероятным образом оказался рядом, и я смекнул: не успеваю. Извернулся, попытался влепить по касательной. Кастет совершенно неожиданно издал звон, высек искры, и руку отбросило как пружиной – какая-то защита.

В следующую секунду дыхание вылетело из груди, а мир затянуло тьмой. Потолок и пол поменялись местами, я здорово приложился локтями, затем треснулся затылком. Почти целую вечность провалялся в объятиях удушающей боли, пытаясь вдохнуть. Кое-как преодолел накатившую слабость и звон в ушах, глотнул сырого воздуха, перевернулся и встал на одно колено, сморгнул слезы.

Надо мной нависала густая тень.

Подняв глаза, я недоверчиво уставился на Лиама. Искусственный глаз старшего ученика Дампира холодно поблескивал, изуродованное шрамами лицо подергивалось и кривилось в подобии гадкой ухмылки.

– Думал, убежишь от меня?

Звон в ушах стал гуще, проник в голову. Мир тошнотворно закружился. Я попытался подняться, оторвал от пола чудовищно тяжелые руки, начал со скрипом разгибать колени. А Лиам наблюдал за этими потугами с гримасой гадливого любопытства.

– Слабак и ничтожество, – констатировал, устав ждать. И ударил повторно. Каким-то ленивым, будничным движением кулака.

Яркая вспышка выжгла глаза, а мир развалился кусками битого стекла, обнажив пустоту забытья. Но перед тем как окончательно потерять сознание, я испытал обиду. На превратность судьбы. На то, что у меня отобрали мою победу. И из-за того, что оказался абсолютно беспомощен, хотя готовился к любому повороту событий.

Я ведь почти вышел сухим из воды. Почти… Не хватило каких-то секунд.

Холод властвовал тут безраздельно. Предвечный, всемогущий, свирепый и бесконечно голодный. Свистел и выл в пустоте порывами ледяного воздуха, бросался на тени, кусал острыми зубами. Но серый мир, похожий на набросок художника, выполненный углем, никак не реагировал на ярость. Смутные силуэты возникали и пропадали – животные и люди, какие-то строения, полузабытые фигуры, название коих стерлось и забылось во тьме веков.

Деревья, лес… – вспомнил я названия, блуждая как призрак среди высоченных колонн, разрастающихся кверху кривыми извилистыми отростками, сочащимися дымом из ветвей и стволов, мертвых и пустых. Под ногами хрустело, острые черные стебли ломались как стекло. На грани видимости чудилось смутное движение, из чащи за мной наблюдали обладатели узких глаз-щелок, а над головой метались странные существа.

Птицы. Наверное, птицы.

Но едва я попытался присмотреться, как мир поплыл перед глазами. И угольные стволы остались далеко за спиной, превратившись в черную массу. Над головой простиралась бескрайняя пустота, по которой плыли клубы дыма, мелькали точки уже знакомых существ, скользящих в потоках воздуха.