Ангел Смерти - Юлия Алейникова

– А вы, стало быть, тот следователь, что смертью главврача занимается? – обратила она к Андрею Петровичу любопытный взгляд прозрачных, почти обесцветившихся от старости глаз.

– Совершенно верно, – кивнул Андрей Петрович, проглатывая бутерброд с колбасой, аппетит у него при виде санитарских разносолов разыгрался до неприличия.

– Жаль главного, – впервые открыла рот сестра-хозяйка, дородная особа с тяжелым неприятным лицом и брезгливо поджатыми губами. В ее исполнении фраза «жаль главного» прозвучала так, словно она сожалела о том, что он мало мучился перед смертью.

– Да. Такой молодой еще был, перспективный – и нате вам, – кивнула Галина Николаевна.

– Вы ведь его хорошо, наверное, знали? – сделал пробный ход Андрей, выбирая конфету в коробке.

– А как же! Я его еще интерном помню, – охотно подхватила тему санитарка. – Я хоть и не всегда в одном с ним отделении работала, да уж за столько лет тут со всеми перезнакомишься.

– И Котляра тоже знаете?

– Да кто ж его не знает – после таких-то его подвигов? – усмехнулась Галина Николаевна.

– Вы не в курсе, что именно тогда произошло? Почему его с работы не выгнали и что у них с Бурмистровым было?

– Знаю, конечно, – благодушно улыбнулась Андрею санитарка. – Дело-то простое. У Котляра этого тетка родная в комитете здравоохранения большой пост занимает! Он, когда в больницу пришел, заранее готовился в три прыжка на самый верх скакнуть! Лечить он не особо-то хотел, а хотел он должность престижную, зарплату, чтобы девочки за ним бегали. Конечно, лучше бы ему сразу в чиновники пойти, но, видимо, места не было, вот его в больницу и определили. И он даже сперва работал, как все, но потом, видимо, надоело ему. Да и зачем? Если его мама с папой кормят, поят и ни в чем не отказывают?

– А кто у него родители?

– Не знаю. Но знаю, что люди не бедные. Они ему и машину, и квартиру купили, и денег подкидывали. В общем, освоился он тут – и обнаглел. Завотделением уже устал начальству на него жаловаться, да только никто с комитетом обострять отношений не хотел, и Котляра велели не трогать. А он от этого только еще больше на шею всем садился. А потом у него парень тот умер. С шеей поврежденной. Синицын, кажется, его фамилия… Тут Котляр не на шутку испугался, хвост поджал и дня три белее простыни ходил. Но потом, когда понял, что дело-то замять удастся, снова повеселел. Бурмистров тогда рвал и метал, он такого отношения к работе не выносил. Хороший мужик был, порядочный. – При этих ее словах на лице сестры-хозяйки появилось некое не совсем понятное выражение, Андрею почему-то показалось, что мнения товарки она не разделяет. – Разгильдяйства не выносил, халатности, все время твердил врачам – от вас, мол, жизнь человеческая зависит, нечего расслабляться! Все распоряжения и правила при нем четко выполнялись, но при этом хороших специалистов в обиду он никогда не давал. А ведь у нас больница, люди кругом, больные, родственники их… И обиженных хватает, и случаи всякие бывают, но он, если знал, что специалист хороший, если врач добросовестный, горой всегда за людей стоял, а этого Котляра был готов лично за шкирку из больницы выкинуть. Они с директором на этой почве так переругались, что неделю потом не разговаривали.

– А почему? Неужели Бурмистров тети из комитета не боялся? – простодушно поинтересовался Андрей.

– А что ему чья-то тетя? Он, поди, и сам не сирота! Кто ж человека на такую должность без согласований назначает? У него, небось, тоже в комитете свои люди имелись! Да, видно, правильно ему директор говорил – не связывайся. Котляр так и остался на своем месте, а главному нервы здорово тогда потрепали. Котляр, конечно, еще до конца года от нас уйдет, только тихо, в рабочем порядке. Ходят слухи, что он куда-то в районную администрацию перебирается.

– А он и сейчас работает в больнице?! – сообразил вдруг Андрей.

– Ну да. А куда же ему, голубчику, деваться? – удивилась санитарка. – Конечно, на него теперь коллеги косо смотрят, но он вроде одумался немного и больше не выпендривается. Злость, наверное, копит, думает – уйдет он от нас, а потом со своего нового места со всеми и поквитается, – усмехнулась Галина Николаевна. – Ну, даст бог, его не в наш район устроят.

– А что же Бурмистров? Почему он-то вдруг так переменился? – решил вернуть беседу в интересовавшее его русло Андрей.

– С чего вы взяли? – лукаво прищурилась Галина Николаевна.

– Да так, слышал кое-что, – неопределенно пожал плечами Андрей.

– Бурмистров был человек с достоинством. Он себя высоко нес, к успеху привык, а тут такой конфуз: с обычным ординатором справиться не смог! Поэтому, наверное, – помешивая чай, рассуждала Галина Николаевна. – А может, это к Котляру и не имело отношения. Кто знает, что у другого человека на душе творится? Но история эта его наверняка задела. Бурмистров публично обещал на общем собрании, что Котляру это безобразие с рук не сойдет. Он у нас любил публичные порки устраивать, чтобы людям неповадно было исподтишка шкодничать. Может, это и правильно, а может, и нет. Не знаю. А только обернулась эта привычка против него. Случая такого не было, чтобы он свое слово не сдержал, а тут такой конфуз.

– А мне говорили, что Бурмистров был на редкость корректным человеком, сдержанным и рассудительным, никого не обижал, врагов не имел.

– Ну да! – хмыкнула сестра-хозяйка. – Не имел и рассуждал много.

По всему чувствовалось, что у этой объемистой дамы имеется свой взгляд на предмет, которым она делиться ни с кем не стремится. И было совершенно очевидно, что Бурмистрова она не жаловала.

– Анатолий Игоревич действительно был человеком рассудительным и сгоряча никогда ничего не делал. Да и людей понапрасну никогда не обижал, но дисциплина и порядок были у него своего рода пунктиком. Что и для больницы в целом, и для пациентов было хорошо. Он никогда не самодурствовал, если какие-то претензии у него к кому и были, так всегда по делу, и на личности он не переходил. В том смысле, что не опускался до оскорблений, говорил только о работе.

– Например? – заинтересованно спросил Андрей, желая более полно составить образ покойного.

– Ну что, например? – задумалась Галина Николаевна. – Ну вот, скажем, был у нас начальник технической службы, Петров Павел Федорович, мужик с виду правильный, рассуждал как надо, щеки надувал, отчитывался – а в больнице-то ни одна койка не работала в отделениях интенсивной терапии, ни одна кнопка вызова, и половина лампочек не горела! В ординаторской или, скажем, на административном этаже все было замечательно, страдали только пациенты. Врачи и сестры устали заявки ему писать. Но он хитрый был гусь, грамотно так все на пациентов сваливал: мол, это они все ломают, запчасти дорогие, не наберешься их, и так далее. И ведь подчинялся он не главному, а директору, тот с ним уже ругаться устал, а сделать ничего не мог. Ну так вот, приходит этот Петров однажды на работу, а в отделении хирургическом уже бригада работает, кровати чинит, лампочки вкручивает. Он, конечно, руки в боки: «Кто такие?» – а тут Бурмистров: я, мол, Павел Федорович, вызвал независимых экспертов и провел проверку работы вашего отдела! У того челюсть так и отвисла! – Галина Николаевна от удовольствия даже закашлялась от смеха. – А Бурмистров ему в нос бумажки из бухгалтерии сунул – он, оказывается, за выходные успел ревизию в отделе провести и обнаружил, что начальник наш технический только за последний год работы на миллион рублей натырил оборудования, запчастей и прочей «требухи», я уж в этом не разбираюсь. – В этом месте ее рассказа сестра-хозяйка как-то особенно громко крякнула и заерзала на стуле, а ее толстые слоновьи ноги беспокойно затоптались под столом. – Короче, к концу рабочего дня главный собрал общее собрание и, перечислив в подробностях все служебные прегрешения Павла Федоровича, с треском вышиб его из больницы. Но вот что важно: он ни разу не назвал его ни вором, ни подлецом, ни негодяем. Просто перечислил все нарушения и сделал анализ нанесенного больнице ущерба. И при этом ни в чем не соврал. А это очень важно – личность человека не задеть! – нравоучительным тоном закончила Галина Николаевна, доставая из шкафа вафельный тортик. – Эх, вредно мне сладкое есть, да что-то потянуло после воспоминаний этих. Будете?