Нежна и опасна - Таня Володина

Я продержался две недели, а потом снова пошел к Кате. В тот раз она продавала чернику в баночке и вяленую плотву. Я спросил: «А ты разве не любишь чернику?». Она сказала, что любит, но ягоды в лесу мало и вся идет на продажу. Это был девяносто восьмой год. Все пытались как-то выжить. Тогда я купил у нее чернику и подарил ей. Сказал, пусть съест всю баночку на моих глазах. Я сел на обочину шоссе и смотрел, как она кладет в рот по одной ягодке и жмурится от удовольствия. Потом она бросила свой прилавок и села рядом со мной на траву. Вытряхнула из банки последние ягоды и протянула мне: «Попробуй, Сережа, она такая сладкая». Я взял Катину руку и начал есть губами с ладони. А потом осмелился и поцеловал запачканные соком пальцы, а потом поцеловал Катю в губы, и она меня не оттолкнула. Мы сидели на обочине в жаркий летний день и целовались целый час, и ни одна машина не проехала мимо нас. А, может, и проехала, но мы не заметили».

Я оторвалась от чтения и посмотрела в окно. Старики за столиком еще пили свой чай и о чем-то разговаривали. Мне показалось, что это муж и жена. О чем можно разговаривать через сорок или пятьдесят лет брака? Чему можно улыбаться? Неужели любовь может быть долгой, счастливой и… безопасной?

Я тихо высморкалась в бумажный платочек и снова вернулась к письму.

«С того дня мы не расставались. Я объяснился с женой и переехал в дом твоего деда, хотя он был недоволен нашими отношениями. Не о таком зяте он мечтал. Но Катя сказала, что счастлива со мной, и он смирился. А когда родилась ты, Иван Васильевич простил нам все. Мы не всегда жили дружно, иногда ссорились и кричали, но никогда, ни разу за все четыре года, у нас не возникло мысли расстаться. Мы любили друг друга и были счастливы. Я развелся с женой. Мы с Катей хотели пожениться, когда накопим денег на свадьбу и отдельный дом. Мы планировали построить его на том же участке, где стоит дом деда, но ближе к озеру, у песчаной заводи, где ты любила купаться».

Я помнила эту заводь — узкая песчаная полоска вдоль берега. Там, вокруг старого кострища, дедушка поставил чурбачки, и иногда по вечерам мы жарили сосиски и хлеб. Построить дом для молодых на дедовом участке — хорошее решение. Мне оно нравилось. Я бы хотела вырасти в том доме с родителями.

В том непостроенном доме с погибшими родителями…

«Но ничему не суждено было сбыться. Я работал на лесозаготовках, но наша контора закрылась. С деньгами стало туго. Выручало то, что дед рыбачил, а я охотился. Катя иногда торговала на трассе, но это не приносило большого дохода. Я рассказываю это не к тому, чтобы ты нас пожалела. Мы неплохо жили, не хуже других. Я просто рассказываю, почему ружье стояло на улице. Я собирался на охоту, вынес ружье во двор, а потом вернулся домой поцеловать тебя и твою маму. Вот и все, что я хотел рассказать».

Я перечитала фразу три раза. Ружье стояло на улице? Что он хотел этим сказать? Это все?

«Я одинаково люблю обоих своих детей — тебя и старшего сына. Но иногда бывает так, что кто-то из детей нуждается в родительской защите больше других, — и не всегда это самый младший. Надеюсь, ты меня поймешь и со временем перестанешь ненавидеть. Не бойся ничего, как не боялись мы с Катей. Будь храброй, моя девочка. Помни, что ты рождена в настоящей любви, которая все оправдывает, все прощает и дается в жизни только раз. Будь счастливой, борись за свое счастье и никогда ни о чем не жалей, как не жалели твои родители.

Твой папа».

Я не плакала, я улыбалась. Нигде в письме не было сказано, что он не убивал мою мать, но я почувствовала это, прочитала между строк и безоговорочно в это поверила. Мой отец не убивал мою мать!

Я вышла из кафе с марципановым сердцем в руках. Кофе я оставила нетронутым, а сердце, перевязанное бантиком, оставить не смогла. Я завернула его в салфетку и забрала с собой.

Олег сидел за уличным столиком, курил и разглядывал пеструю толпу туристов. Дождь кончился, из-за облаков пробивалось солнце. Я присела напротив него. Он пытливо на меня глянул и расслабился. Наверное, боялся увидеть несчастное заплаканное лицо.

— Спасибо вам, — сказала я.

— Не за что. Я считаю, они были неправы, что не передали письмо родным. Такие вещи нельзя утаивать.

— Если бы не вы, я бы его никогда не прочитала. Теперь я понимаю, почему вы подумали, что отец не виноват.

— И почему же? — спросил он с таким интересом, словно в письме содержались веские доказательства невиновности.

— Потому что он любил ее больше жизни! Заботился о ней, берег, мечтал о будущем. Я еще не встречала такой любви. Он не мог ее убить. Просто не мог — и все!

Олег спросил серьезно:

— Для тебя это много значит, да?

— Да! Знаете, это ужасно — быть дочерью убийцы и его жертвы. Я с детства слышала за спиной: «Прикинь, ее папка грохнул ее мамку!». Меня вроде как жалели, угощали яблоками и конфетами, но это была притворная жалость — я это чувствовала. На самом деле они думали, что я тоже могу кого-нибудь убить, или меня кто-нибудь убьет — ну, в общем, считали меня не совсем нормальной.

Он кивнул и достал из пачки еще одну сигарету. Прикурил, прикрывая огонек ладонями от ветра. Я продолжила:

— Я и сама так думала. Слышали — от осинки не родятся апельсинки? Я думала: кто же я такая, если мой отец убийца, а мать — разлучница и стерва? Я поклялась, что не повторю ее ошибок. Не буду такой, как она. Не позволю страсти затуманить разум, не влюблюсь в чужого мужчину. А еще лучше — вообще никогда не влюблюсь! От любви одни проблемы. Любовь — это смерть.

Олег нахмурился и сделал такое движение, словно хотел взять меня за руку. Я улыбнулась:

— Нет-нет, я в порядке! Любовь — это не смерть. Папа — не убийца, мама — не стерва. Я — нормальная… — Я запнулась и сказала откровенно: — Нет, я пока не очень нормальная. Я глупая проститутка, которая запуталась и не знает, что делать дальше. Но я распутаюсь.

— Мне кажется, ты уже много сделала в этом направлении, — сказал Олег.

— Да?

— Ты спасла человека, сотрудничаешь со следствием, заботишься о дедушке, выстраиваешь честные отношения с неженатым мужчиной. Ты бросила эскорт, — перечислял он. — Это не так уж мало для начала.

Меня резанули слова «выстраиваешь честные отношения». Я была так взволнована и эмоционально взвинчена письмом отца, что мне захотелось открыться Олегу. Я устала все носить в себе. Мне казалось, он способен понять меня и даже что-то посоветовать.

— У нас не все ладно с Кириллом, — призналась я. — Между нами нет большой любви, только симпатия и нежность. У него еще и страсть, а у меня и страсти нет.

Олег приподнял брови и задумчиво пошевелил бородой.

— Ну, вы же недолго вместе. Вы оба непростые люди — скажем так, с непростой судьбой, — поэтому нужно время. Большая любовь не появляется на пустом месте, ей нужно созреть и расцвести. Я не большой специалист в любовных делах, учитывая мой неудачный опыт, но думаю, со временем у вас с Кириллом все наладится.