Хроники Птеродактиля - Елена Лобачева

За чаем еще раз вспомнили Омск. Хотелось верить, что адрес взяли по житейскому интересу, а не по другому умыслу. На всякий случай Варвара запретила дочери рассказывать о том, где она живет в Подмосковье.

— Береженого Бог бережет, а у нас с тобой, донюшко, встреча с ним приближается.

Татьяну передернуло: опять мать с ней, как с ровесницей, будто и нет никакой разницы в годах. Но перечить и тем более указывать на это не стала.

Вечером, перемыв посуду, Татьяна подсела к матери, обняла за плечи и тихо спросила, не скучно ли, не страшно ли ей одной, может, пожить им вместе здесь или на московской квартире?

Нет, не хотела Варвара жить с дочерью. Ни с кем не хотела жить. Сама мысль о чьем-то мелькании в доме вызывала у Варвары нервозность и озноб. И себе боялась признаться, что даже в родном человеке ей видится сглаз да заговор. Годы, однако, берут свое — совсем вдалеке и вправду страшно. Татьяна — умница, сама все давно поняла, и нечего перед ней сейчас лукавить.

— От добра добра искать не будем, донюшко, останемся как есть: и рядом, и в то же время — врозь.

Освободившись от объятий дочери, Варвара повела плечами, потянулась и, словно сбросив лет двадцать, ловко поднялась наверх, прокричав на ходу:

— Я сегодня в мансарде ночую, а ты ложись внизу.

Ночью было холодно и тревожно. Татьяна несколько раз просыпалась, то ли от зябкости, то ли от тишины, которая навевала тоску и плохие воспоминания. «Наверно, пирога объелась», — посетовала на себя Татьяна, перевернулась на правый бок и неожиданно крепко уснула.

Проснулись только к полудню. Позавтракали яичницей и остатками пирога. Татьяне не хотелось уезжать, но поспешность, с которой Варвара укладывала нехитрые гостинцы, говорила сама за себя: пора, мол, и честь знать: проведала мать — и будет. Домой, милая, домой.

— Так я разберусь, если что из Омска придет, — Татьяна уже застегивала пальто, когда снова вспомнился звонок из Омска. Варвара на минуту замерла, размышляя о чем-то своем, и утвердительно кивнула: разбирайся, мол.

Подходя к двери, Татьяна заметила в метре от входа небольшую нишу. «Надо же, и здесь свой сундук пристроила,» — подумала Татьяна, глядя, как незаметно и аккуратно задвинут тот знаменитый сундук, ключ от которого якобы неизвестно у кого лежит после Николаевой смерти. Не хотелось снова раздражать мать вопросами, все равно правды не скажет. Взглянула Татьяна на сундук еще раз и медленно поплелась к электричке, с трудом переставляя ноги, сгорбившись и вздыхая.

Который день не выходила из головы у Степана странная старуха, которая так пристально рассматривала его лицо, выспрашивала его отчество, как будто ведала о его прошлом такое, что ему, Степану, было бы очень полезно знать, но до сих пор было неизвестно. Удивляла и другая старуха — сестра или дочь? Они похожи, но вторая как-то главенствовала над первой. Это вызывало удивление и интерес к таким своеобразным старушкам. И еще Степану показалось, что подошедшая к нему бабуля старалась так говорить с ним, чтобы та, что стояла поодаль, не слышала их разговора. Какая-то тайна связывала Степана с этой первой престарелой женщиной, и тайна эта была неизвестна второй женщине. Степан совсем запутался: если уж так он интересен старухе, почему она отпустила его? Почему посеяла любопытство в его душе и исчезла?

Сколько раз приезжал Степан к тому дому, к той квартире, в которую вошли тогда старухи и из которой вышла Елена с мужем. Он успел узнать, что живет там мать Елены, что выписывает она газеты «Московский комсомолец» и «Аргументы и факты», что ящик почтовый — со сломанным замком, а потому и легко было узнать Степану все, что открывает номер квартиры, нарисованный на почтовом ящике. Несколько раз он вытаскивал и возвращал в ящик письма из пенсионного фонда, ветеранской организации и две поздравительные открытки из Москвы. Никаких следов тех старух Степан пока не обнаружил и из других городов корреспонденции не нашел. Он упрекал себя в том, что пропустил момент, когда старухи покинули квартиру и в том, что не примчался к этому дому на следующее утро.

Сегодня он, скорее на удачу, снова пристроился на детской площадке перед подъездом этого, уже ставшим ненавистным, дома.

Любовь Ивановна выходила из подъезда боком, волоча за собой огромную сумку на колесах. Степан опрометью метнулся к женщине, выкрикивая на ходу:

— Осторожнее, я помогу.

Любовь Ивановна передала сумку помощнику с радостью. Другой рукой она схватилась за локоть Степана, торопливо поблагодарив за то, что он, такой любезный и воспитанный молодой человек, конечно же, доведет пожилую женщину до метро и поможет ей с сумкой войти в вагон.

Степан не предполагал, что короткая дорога от этого дома до метро может растянуться на двадцать минут ходьбы. За это время он узнал, где находится дача Любовь Ивановны, где живет ее единственная дочь Елена, по каким дням приезжает к ней играть в карты брат с женой. И всё. Про двух старушек Любовь Ивановна не сказала ни слова. Собравшись с духом, Степан спросил сам:

— Много родственников вас навещает, или это все?

— Есть и другие. Наведываются, но редко. Живут далеко. В других городах.

Поезд открыл двери, Любовь Ивановна, расталкивая пассажиров, ринулась в вагон, выхватив сумку у Степана с такой силой, что он опомнился, только когда уходящий состав скрылся в тоннеле.

«Ничего, — подумал Степан, — адрес Елены узнать нетрудно: мать подробно описала и улицу, и дом, и квартиру. Таких квартир — по одной на этаже. Найдем».

К вечеру пошел снег. Подходя к своему дому, Степан услышал писк котенка. Поискал вокруг, поискал да и нашел серый комочек справа от входной двери. Котенок дрожал и все пытался воткнуть мордочку во что-нибудь теплое и сухое: то в ладонь, то в рукав. Сунув котенка за пазуху, Степан добрался наконец до квартиры.

Как они кухню-то чуют? Степан приступил к обустройству кошачьей жизни. Под рукой оказалась ряженка, банка шпрот и фотокювета — для туалетных нужд. «На время, — подумал Степан, — по случаю куплю кошачий туалет: что мы хуже других кошек?»

— Кто же ты? — Степан поднял котенка, заглянул под хвост. — Ты у нас будешь Маркиз.

— Ты что сейчас делаешь? — Борис позвонил просто поболтать. — Чем же таким «очень занят»? Ну пока, раз некогда.

Борис положил трубку и направился к двери — пройтись перед сном. Время клонилось к ночи, а погода — к весне. Борис с удовольствием нюхал воздух. Вспоминались разные эпизоды жизни, особенно такие, о которых вспоминать не хотелось, но… так уж устроен человек, — в голову лезет именно та мысль, которую от себя гонишь.

То лето было дождливым и надоедливым. Именно дождь свел его с Анютой, лаборанткой соседней кафедры. Она забыла зонтик, а дождь, похоже, наладился надолго, и Борис пристроил Анюту под свой зонт, широкий и удобный, как шатер.

Проводить Анюту домой Борису не удалось. Удалось Анюте навестить Бориса. Все бы ничего, да уж очень близким приятелем был для Бориса муж Анюты. Этот барьер он преодолевал долго. Часа два. Однако молодость победила.