Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

3. Соня Мартинес тоже умерла предположительно от превышения дозы наркотика. Был ли это героин, установить уже не представлялось возможным, но, по крайней мере, на трупе не было внешних повреждений, никаких признаков применения насилия. Естественная смерть не исключалась бы, если бы не раны на животе, нанесенные посмертно.

4. Соня Мартинес добровольно открыла дверь своему убийце. Признаков взлома двери нет. Это означает, что она его либо знала, либо доверилась ему.

5. Соседка Сони Мартинес видела человека, который, возможно, был убийцей. Его рост — приблизительно метр восемьдесят, на нем, возможно, были джинсы и футболка с капюшоном. Его лицо и волосы соседка не могла видеть, о возрасте она тоже ничего не могла сказать. Ей показалось, что он был «довольно худым», но поклясться в этом она не могла. Она не слышала его голоса. Соседка даже не знает, впустила ли его Соня в квартиру: возможно, это был преступник, а возможно, представитель одного из издательств, который хотел продать ей пару абонементов на журналы. Против этого, однако, говорит тот факт, что он никому больше из жильцов в дверь не звонил.

6. Девичья фамилия Сони Мартинес — Нордманн. После нескольких звонков в различные регистрационные ведомства Фишер нашел ее незамужнюю сестру, Лидию Нордманн, проживающую во Фрайбурге. Действительно, оказалось, что семья распалась, как и намекал Плессен. Сестра Сони, имевшая троих детей, не смогла бы руководить предприятием, а поскольку старшая, Соня, не захотела взять на себя управление текстильной фабрикой отца, то это не очень крупное предприятие пришлось продать себе в убыток. Заработанное с таким трудом состояние было растрачено очень быстро. Вскоре после этого отец Сони умер от инфаркта, мать, тяжело больная ревматизмом, жила в доме для престарелых. Лидия Нордманн сообщила, что прервала контакты с сестрой лет семь или восемь назад. Со своей матерью и ее братом Соня Мартинес тоже никакой связи не поддерживала. Итак, эти данные странным образом совпадали с интерпретацией Плессена.

7. Сообщение об убийстве сына Плессенов вызвало большой резонанс в средствах массовой информации, поэтому уже с утра звонило множество людей, которым казалось, что они видели Сэма Плессена до его смерти. Всех звонивших пригласили в полицию, чтобы запротоколировать их показания. С уверенностью можно было сказать только следующее: Самуэль Плессен в последний день своей жизни действительно с двенадцати часов дня на протяжении нескольких часов находился на карьере. Там его видели, как минимум, два человека, узнавших Сэма по фотографиям, появившимся в газетах и на телевидении. Потом его видели на летней площадке пивного бара недалеко от Герстинга. В обоих случаях, скорее всего, он был один. По крайней мере, ни один из свидетелей не помнил, чтобы рядом с ним кто-то находился (что, однако, еще ни о чем не говорит, поскольку память большинства людей избирательна). Где-то часов с 16 или 17 того же дня его следы затерялись. Впрочем, в ближайшее время могут появиться новые свидетели.

8. Можно предположить, что разочарованные журналисты, которые в 11 часов на обещанной пресс-конференции узнали слишком мало нового для себя, станут распускать дикие слухи. Только «Абендцайтунг» могла радоваться, что не упустила возможность приобщиться к «событию года», потому что не каждый день ей выпадала удача в виде истории о женщине, пожаловавшейся именно в эту газету на сомнительного лекаря и вскоре после этого убитой. В том же духе была выдержана и напечатанная в этой газете статья. Теперь Плессен потеряет часть клиентов — в этом можно было не сомневаться.

— Кто-нибудь есть хочет? — спросил Бергхаммер в конце совещания.

Моне не хотелось реагировать на его слова, но она знала, что так делать нельзя. Вопрос Бергхаммера означал не только то, что шеф проголодался и не хотел есть в одиночестве. Это был, скорее, замаскированный приказ, адресованный Моне и Фишеру, подразумевавший необходимость поговорить втроем. Так что и Мона, и Фишер молча кивнули, хотя своей работы было невпроворот, да и говорить, собственно, было не о чем — все уже было обсуждено на совещании.

— Пицца? — спросил Бергхаммер и посмотрел на Мону.

Его лицо вспотело, усы печально свисали. Остальные служащие КРУ 1 быстренько смылись из комнаты.

— Мне все равно, — преданно глядя ему в глаза, сказала Мона и взяла свою сумку. — А тебе, Ганс?

— Пицца — это здорово, — пробормотал Фишер и тоже встал.

Судя по довольному лицу Бергхаммера, их реакция была правильной. Перспектива поесть и попить пивка как будто снова пробудила в нем интерес к жизни. Казалось, у него даже улучшилось настроение.

— Возьмем мою машину, — сказал он и повел Мону и Фишера к лифту в подземный гараж.

Они поехали в пиццерию, расположенную недалеко от центрального вокзала. Бергхаммер был там постоянным клиентом, и поэтому на стоянке ему даже отвели специальное место для машины, — ведь он ходил пешком только в тех случаях, когда избежать этого было абсолютно невозможно.

— У меня для вас сюрприз, — сказал он, выходя из машины.

Мона подняла глаза к небу, которое к этому времени еще больше затянулось дымкой. Горячий, насыщенный выхлопными газами воздух казался спрессованным.

— Что за сюрприз? — спросила она, перекрикивая уличный шум.

— Подожди немного.

Они вошли в пиццерию. Мона не любила эту забегаловку, где стены были облицованы деревом, а под уродливыми вышитыми матерчатыми абажурами тускло светили подслеповатые лампочки, но время от времени приходилось доставлять Бергхаммеру это удовольствие. Бергхаммер приветливо кивнул официанту, и тот проводил троицу к столу, за которым уже сидел какой-то человек. Мона с удивлением узнала в нем Керна, полицейского из оперативного аналитического отдела. Керн стал определенной знаменитостью с тех пор, как с его помощью было расследовано убийство ребенка, произошедшее в окрестностях города. Средства массовой информации принципиально именовали Керна исключительно «профайлером»[13], с чем тот категорически не соглашался, подчеркивая, что он — всего лишь аналитик.

Однако слово «аналитик» СМИ считали, очевидно, недостаточно сексуальным.

— Что, у нас конспиративная встреча? — спросила Мона и уселась на деревянную скамью напротив Керна — худощавого человека лет тридцати с серьезным узким лицом, которое оживлялось только тогда, когда он говорил о работе.

Бергхаммер поместил свое объемное тело на стул рядом с ней. Даже при этом скверном освещении были видны пятна пота на его голубой рубашке, да и запах от него исходил такой, что не возбуждал аппетит. Вообще-то Мона любила и ценила Бергхаммера. Но он, как и все мужчины в отделе КРУ 1, за исключением Фишера и Бауэра, не придавал значения своей внешности и выглядел иногда просто безобразно.

— Это же не случайность, — сказала Мона и чуть отодвинулась от Бергхаммера, — что он тоже здесь. Или нет?