Статуя сексуальной свободы - Елена Логунова

– Наша бабуля должна что-то такое дать мирам? В одиночку? – не поверила я.

– Может, это совсем пустяковое дело, – неуверенно сказал внутренний. – Что такое этот «монотраст», ты не знаешь? Наверное, ерунда какая-нибудь…

– Разве стала бы баба Рая в предынфарктном состоянии думать о ерунде?

Я встала с дивана и бесцельно прошлась по комнате. Определенно, запах тайны усилился. Я вдохнула его полной грудью и прислушалась к своим ощущениям.

Загадочный «Монотраст» смутно ассоциировался у меня с мировой экономикой. Бывают, вроде бы, в нашем мире какие-то трастовые компании. Черт их знает, чем они занимаются.

– Может, разными делами? – оживился внутренний голос. – Логично предположить, что трастовые компании занимаются разным, а монотрастовые – чем-то одним!

– Но зато в разных мирах! – напомнила я.

Внутренний голос замолчал, а я как раз очень нуждалась в собеседнике, поэтому присела на стульчик у туалетного столика и требовательно посмотрела на свое отражение. Оно молча таращило глаза и нервно обмахивалось журналом. В сердцах я бросила его на столик, и мое отражение сделало то же самое. Я опустила голову, еще раз пробежала глазами бессмысленную фразу с требованием оделить неведомые миры непонятным монотрастом, покосилась на журнал в зеркальных глубинах и с трудом прочитала с отраженного листа:

– Йад марим тсартоном.

В первый момент мне показалось, что в перевернутой фразе смысла вовсе нет. Я даже успела порадоваться, что моему отражению придется поломать голову поболе моего. В приступе злорадства я показала своей зеркальной близняшке язык, да так и замерла, оглушенная торжествующим воплем внутреннего голоса:

– Яд? Она написала «яд»!

«Она написала убийство» – тут же вспомнилось мне название популярного детективного телесериала. В глубине моей души шевельнулось нехорошее предчувствие, но я попыталась его проигнорировать и сказала:

– Не «яд», а «йад»! Через «И краткое»!

– Пишется по-разному, но звучит одинаково! «Йад» – «яд»! О, кажется, я понимаю, в чем фишка! – возбужденно залопотал внутренний голос. – Вникни: баба Рая хотела по секрету передать нашей бабуле какое-то важное сообщение. Она переставила буквы в словах и таким образом зашифровала фразу, постаравшись придать ей вид мало-мальски осмысленной.

– Но из коротенького слова «яд» ничего, кроме бестолкового «дя», не получалось, пока Раиса Павловна не разбила его на звуки! – подхватила я. – Гениально!

– Спасибо, – скромно шаркнул ножкой польщенный внутренний.

– Так, осталось расшифровать «монотраст» и «мирам»!

Я засучила рукава домашнего свитера и погрузилась в работу, но мой энтузиазм быстро иссяк. Короткое словечко «мирам» я крутила и так, и сяк, но из него никак не получалось ничего более толкового, чем «мимра». Внутренний, сжалившись надо мной, предложил считать это корявое слово искаженным «мымра».

– Мымра, яд – гадость всякая, согласись, образный ряд получается довольно стройный, – с напускной уверенностью сказал он. – Пусть пока что будет мымра, а дальше посмотрим. Нам бы еще с монотрастом разобраться!

С монотрастом разбирались долго и безуспешно. Солнце закатилось, наступили сумерки, и в комнате стало темно. Заметив наконец, что я сижу в кромешном мраке, я потянулась вправо и дернула за хвостик бра над диваном. Стало светло. Почти сразу же дверь распахнулась, и в комнату поспешно вошла мамуля.

– Вижу, ты не спишь, – бросила она, торопливо проходя через всю комнату к окну.

Резко отдернула в сторону занавеску, влипла носом в стекло и застонала:

– Ох, и здесь то же самое!

– Что там такое? – я поднялась и тоже подошла к окну.

– Дюша, я опять его видела! – плаксиво пожаловалась мамуля, рушась мне на грудь. – Боже! Что со мной будет? Я не хочу в дурдом!

– Мамулечка, ты живешь в дурдоме уже много лет, – сказала я, не придумав ничего поумнее. И только потом догадалась спросить:

– А кого ты, собственно, видишь?

– Да потерянный труп, кого же еще, – почти буднично сказала она и ожесточенно потыкала пальцем в стекло. – Он там!

– Где?! – я прилипла к стеклу и к великому своему облегчению не узрела за ним ничего такого. – Я никаких трупов не вижу!

– Твое счастье! – горько молвила мамуля. – А вот мне он изволил явиться вновь. Точь-в-точь такой же, как вчера в раздевалке: мокрый, голый и скукоженный.

– Э-э-э… Где ты его видела? – осторожно спросила я.

– Он бегал по крышам гаражей, туда и обратно. Нагишом! Сначала он размахивал руками, потом обнял себя за бока, скрючился и как-то вдруг скрылся из виду, – объяснила мамуля. – Наверное, свалился с крыши на землю.

Она с надеждой посмотрела на меня.

– Давай, мы не будем гулять ночью у гаражей, это небезопасно! – быстро сказала я, испугавшись, главным образом, перспективы скоротать второй вечерок подряд за поисками блудного жмурика.

– Я понимаю, – грустно вздохнула мамуля.

Она склонила голову, опустила плечи и ушла, зябко кутаясь в шерстяную шаль. Я проводила ее сочувственным взглядом и снова повернулась к окну. Кто, интересно, бегал нагишом по крышам гаражей? Хулиганистый мальчишка или сумасшедший псих? Псих, наверное. На дворе декабрь, вот-вот снег пойдет, а он голышом… Или мамуле просто померещилось? Похоже, с головой у нее все хуже.

Покрытые битумом черные крыши – неровные, с мелкими лужицами на месте вмятин – в поздний час выглядели весьма зловеще, даже будучи совершенно пустыми. Красный свет неоновой вывески соседнего гастронома густо пятнал их кровавыми отблесками. Вывеска горела неровно, буквы вспыхивали и снова гасли. Длинная вереница гаражей казалась огромным черным червяком, окровавленным, трясущимся в конвульсиях…

– Что-то у тебя тоже воображение чересчур разыгралось! – осадил меня рассудительный внутренний голос. – Перестань думать о разной жути, отвлекись. Смотри, какая вывеска смешная: у заглавного «г» в слове «гастроном» черточка такая длинная, что кажется, будто это не «г», а «т». «Тастроном» получается!

– Что? Как ты сказал? – Я очнулась и в один миг прозрела. – «Тастроном»?! Е-мое! Да это же «монотраст»!

– Монотраст! Так вот он какой! – внутренний сначала обрадовался, а потом озаботился: – И что же у нас получается? Гастроном, мымра, яд… У меня лично понимания не прибавилось. Слушай, не хочу тебя огорчать, но позитивное «монотраст мирам дай» нравилось мне гораздо больше, чем гастроном с ядовитой мымрой!

– Да, действительно, непонятно. А ведь это, наверное, что-то важное! – с сожалением сказала я. – Что-то такое, из-за чего лежебока-бабуля сорвалась с дивана с петухами… Увы, наша дряхлая старушка временно оказалась не у дел. А дела-то, похоже, серьезные: яд в гастрономе – это вам не шуточки!