В поисках Колина Фёрта - Миа Марч

— Да. — Пенелопа на секунду закрыла глаза, а когда открыла, в них явственно читались досада и злость. — Не знаю. Я думаю не столько о нем, сколько о том, какой результат хочу получить. В этом есть смысл?

— Разве ты не сказала, что хочешь почувствовать себя ближе с этим человеком?

Пенелопа заправила за ухо прядь волнистых каштановых волос. Вероника никогда не видела такого большого брильянта, как в ее кольце.

— Я просто хочу понравиться этому человеку. Только и всего.

Было в этом что-то странное, и Вероника не понимала, к чему клонит Пенелопа и о чем вообще говорит.

— Ну, а тебе этот человек нравится?

— Если честно, не знаю. Но мне нужно ему понравиться. Я решила пойти на твои занятия и научиться печь один из твоих особых пирогов, о которых все только и говорят. Пирог «Надежда» или как он там называется. Но когда Ли предложила «Душу», я подумала, может, он сработает и для меня. Я не верю в эту чушь, Вероника. Но я не религиозна, и если только не явится джинн и не исполнит мое самое большое желание, не отступлю и перепробую все, что возможно.

— Ты страстно желаешь чего-то, но боишься, что этого не произойдет, поскольку не уверена, нравишься ли этому человеку?

— Да. Совершенно верно.

Вероника не знала деталей, но в глазах Пенелопы стояло подлинное отчаяние.

— Я дам тебе рецепт моего пирога «Надежда», — сказала Вероника. — Может быть, он поможет. Сделай его дома и вложи всю силу своего желания. Я и сама планирую испечь такой же для себя.

Пенелопа взглянула на нее, словно удивившись, что Вероника может чего-то хотеть.

— Я попробую.

— Ты поэтому и записалась на занятия? Ради этого рецепта?

— Помимо других причин, — ответила Пенелопа.

— Вероника, — позвала Ли. — Печка звякнула. Она разогрелась.

— Иду! — крикнула Вероника.

— Давай поставим пирог в печь, — сказала она Пенелопе. — Оставшееся время занятия я буду рассказывать о технологических приемах, и каждый ученик самостоятельно приготовит тесто из базовых продуктов. Ты снова попробуешь вызвать нужное в связи с этим человеком чувство.

Пенелопа кивнула и отвернулась. Теперь на ее лице отражалась безнадежность.

— И, Пенелопа, если будет нужно, звони мне. По любому поводу.

— Спасибо. Я очень признательна.

Через несколько минут пирог был посыпан крошкой с коричневым сахаром, отправлен в печь, и все занялись приготовлением теста. Занятие шло хорошо. Ник и Ли смеялись над перепачканными мукой его щекой и ее волосами. Джун и Изабел болтали, предаваясь семейным воспоминаниям. А Пенелопа формовала шар из теста слишком уж грубо, как будто пыталась навязать свое чувство, создать связь там, где ее, быть может, и не существовало. Вероника напомнила ей, что нужно действовать мягко, иначе тесто получится жестким. И опять, откуда ни возьмись, испытала то странное ощущение — крохотный вес на своих руках.

Джемма сидела с ноутбуком на диване-качелях на крыльце «Трех капитанов», печатая заметки по итогам своего визита в «Дом надежды». У нее было минут десять до приезда Беа для встречи с Изабел по поводу работы на кухне. Хорошо, что она записала интервью с Полиной Ли на диктофон и делала пометки; столько всего предстояло осмыслить, а каждый ответ Полины порождал новые вопросы. Из семи нынешних обитательниц «Дома надежды» одна оставляла ребенка, четыре — отдавали на усыновление, включая тех, чей разговор с Беа вышел из-под контроля, а две еще не решили, в том числе только что забеременевшая семнадцатилетняя девушка, имевшая стипендию для обучения в колледже и обдумывавшая прерывание беременности.

Семеро подопечных «Дома надежды» приехали из самых разных мест: две — из Нью-Йорка, четыре — из штатов Новой Англии, среди них одна как раз из Бутбей-Харбора, а другая — даже из Джорджии. По словам Полины Ли, никто из них беременеть не собирался. Двое «залетели», поскольку их партнеры сказали, что «вытащат», поэтому им «не о чем волноваться». Другая вообще не пользовалась контрацептивами, услышав, что женщина может забеременеть только в определенные дни месяца, и чувствуя себя в безопасности. Еще две забыли принять противозачаточные таблетки. И две последние сообщили, что их партнеры пользовались презервативами, но те порвались.

Джемма могла бы засвидетельствовать, что порвавшийся презерватив действительно способен стать причиной неожиданной беременности.

Сама она потеряла девственность в шестнадцать лет со своим школьным бойфрендом, привлекательным, напористым коллегой по школьной газете, который, к сожалению, поднял понятие «получить материал любой ценой» на новую высоту и стал очень непопулярным. Они встречались больше года, и Джемма устала от его непреклонной решимости поставить материал выше человеческих чувств; это была черта, которую она как репортер никогда не переходила — и никогда не собиралась переходить.

Она спросила своего шефа в «Нью-Йоркском еженедельнике», явилось ли это истинной причиной ее увольнения, и он промямлил, что, как правило, в доверенных ей материалах люди все равно были важнее. Но имелся один случай, когда Джемме поручили встретиться с женщиной, недавно потерявшей сына-солдата, и добиться ее реакции на противоречивые обстоятельства, сопровождавшие его смерть, и Джемма отказалась. Другая газета поместила фотографию скорбящей, разгневанной женщины, так и не захотевшей говорить с журналистами. Но отказ Джеммы, беспокоить несчастную мать, не прошел незамеченным.

Имелись вопросы, которые она не желала задавать и для статьи о «Доме надежды». Те, что были слишком личными и никого не касались. Черта существовала, и Джемма, как правило, знала, где она пролегает. Ее школьный дружок не верил в такую черту, и восхищение Джеммы этим парнем сменилось презрением.

А если бы она тогда забеременела? Если бы презерватив порвался не в двадцать девять лет, а в шестнадцать? Что бы она сделала?

Неизвестно. Но в голове промелькнула мысль: «Если бы не милость Божия, так было бы и со мной».

«Прежде всего потому, что ты занималась сексом», — услышала она голос старшей сестры, как будто Анна сидела рядом с ней. Однажды, когда Джемме было шестнадцать и она волновалась из-за возможной беременности — менструация запаздывала почти на неделю, — Анна, приехавшая домой из колледжа на рождественские каникулы, сказала почти то же самое. «Если бы ты не занималась сексом, тебе не пришлось бы переживать из-за возможной беременности. Не делай этого, и ничего не будет. Никакой премудрости».

«Ничто никогда просто не бывает, — подумала Джемма. — Абсолютные истины, возможно. Но не чувства».

Зазвонил телефон, и она схватила его, надеясь, что это директор «Дома надежды». Полина обещала спросить у нескольких девушек согласия поговорить с Джеммой и фигурировать в статье.

Но это оказалась не директриса. Это была Мона Хендрикс, ее свекровь. Джемма со вздохом ответила. Она живо представила себе пятидесятишестилетнюю Мону, с ее кудрявыми стрижеными волосами и очками для чтения в разноцветной оправе на цепочке из бусин — воплощенная изысканность вроде говядины по-бургундски в кухне, превышающей размерами гостиную Джеммы.