Там мы стали другими - Томми Ориндж

бесплатно. Мы будем ехать на машине весь день, а потом всю ночь, пока не доберемся туда.

– Стало быть, у тебя есть ответы на все вопросы?

– Я хочу сделать что-нибудь полезное. Конечно, уже не исправишь того, что я сделал с тобой. Но я должен попытаться.

– Как давно ты в завязке? – спросила Джеки.

– С 1982 года.

– Ни фига себе.

– Этим мальчикам нужна бабушка.

– Даже не знаю. И ты ни черта не знаешь о моей жизни.

– Возможно, нам удастся ее найти.

– Нет.

– Есть способы…

– Господи, да заткнись ты уже. Перестань вести себя так, будто знаешь меня, будто нам есть о чем поговорить, будто мы хотели найти друг друга, будто мы только что не… – Джеки остановила себя, затем встала и вышла из комнаты.

Харви догнал ее у лифта.

– Джеки, прости меня, пожалуйста.

– Что, пожалуйста? Я ухожу. – Она нажала уже светящуюся кнопку вызова.

– Ты же не хочешь потом жалеть об этом, – сказал Харви. – Не хочешь продолжать идти тем же путем, что и раньше.

– Надеюсь, ты не думаешь, что станешь тем, кто в конце концов перевернет мою жизнь? Я бы скорее покончила с собой, если бы ты оказался моим спасителем. Ты это понимаешь? – Пришел лифт, и Джеки шагнула в кабину.

– Это не могло произойти случайно, должна быть какая-то причина. Что мы встретимся вот так, – сказал Харви, придерживая двери лифта рукой.

– Причина в том, что мы оба – неудачники, а индейский мир слишком тесен.

– Ладно, можешь не ехать со мной. Даже не слушай меня. Но ты сказала это в группе. Ты знаешь, чего хочешь. И сама это сказала. Ты хочешь вернуться.

– Ладно, – сдалась Джеки.

– Ладно, – повторил за ней Харви. – Это значит, что ты поедешь?

– Я подумаю, – сказала она.

Харви отпустил двери лифта.

Снова в своей комнате, Джеки легла на кровать и накрыла лицо подушкой. Потом, даже не думая об этом, она встала и подошла к мини-бару. Открыла дверцу, любуясь бутылочками виски и вина, банками пива. Поначалу это подняло ей настроение. Захотелось ощущения покоя, уюта, безопасности, и с этим прекрасно справились бы первые шесть унций[53], но она знала, что потом они неизбежно растянутся в двенадцать, шестнадцать, потому что паутина опутывает целиком, стоит только попасть в ее ловушку, стоит только сделать первый глоток. Джеки закрыла холодильник, пошарила за задней стенкой и выдернула вилку из розетки. Она вытащила его из-под телевизора и, поднатужившись, стала двигать к двери. Бутылки звенели внутри, словно в знак протеста. Медленно, шаг за шагом, она пробиралась вперед. Наконец она выставила мини-бар в коридор, потом вернулась в номер и позвонила на стойку регистрации сказать, чтобы пришли и забрали его. Она порядком вспотела. Ей все еще хотелось выпить. Можно успеть, пока они не забрали холодильник. Нет, лучше уйти. Она надела купальник.

Джеки обогнула мини-бар и пошла по коридору, спохватилась, что забыла сигареты, и вернулась за ними. Выходя из комнаты, она больно ударилась лодыжкой об угол холодильника.

– Черт бы тебя побрал, – выругалась она. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в коридоре никого нет, она открыла мини-бар и достала бутылку. Потом еще одну. Она закатала шесть миньонов в полотенце. Потом еще десять. В лифте она держала сверток с бутылками обеими руками.

Она вернулась к безлюдному бассейну, нырнула и оставалась под водой, сколько могла. Каждый раз, выныривая, она проверяла, на месте ли полотенце. Боль приходит, когда надолго задерживаешь дыхание. Облегчение наступает, когда делаешь глоток воздуха. Но боль и облегчение перебивают друг друга, если выпить, после того как даешь себе зарок не пить. Джеки ушла под воду и плавала взад и вперед, делая вдохи, когда становилось невмоготу. Она думала о своих внуках. О той фотографии, на которой они стояли с Опал. Она видела перед собой лицо Опал и ее глаза, умоляющие: «Приезжай, забери их».

Джеки вылезла из бассейна и подошла к полотенцу. Она поправила сверток, а потом подбросила его высоко в воздух, над водой. Она смотрела, как белое полотенце медленно спланировало на воду и раскрылось; проследила за тем, как бутылки опускаются на дно. Она повернулась, вышла через распашную дверь и вернулась в свою комнату.

Сообщение, которое она послала Опал, было предельно кратким: «Если я приеду в Окленд, можно мне остаться?»

Орвил Красное Перо

Орвил стоит перед зеркалом в спальне Опал, облаченный во все регалии, но выглядит нелепо. Он не то что надел их задом наперед, да даже и не знает, что сделал неправильно, только все как-то не так. Он двигается перед зеркалом, и перья головного убора дрожат. Он улавливает нерешительность, беспокойство в своих глазах – там, в зеркале. Его вдруг охватывает страх, что Опал может зайти в свою комнату, где Орвил… что? Пришлось бы слишком многое объяснять. Интересно, что бы она сделала, если бы застукала его? С тех пор как они оказались на ее попечении, Опал открыто выступала против того, чтобы кто-то из них изображал из себя индейца. Она относилась к этому так, словно речь шла о выборе, который они должны сделать сами, когда станут достаточно взрослыми. Как каждый решает для себя, когда можно выпивать, водить машину, курить или голосовать. Или «индействовать».

– Слишком рискованно, – говорила она. – Особенно на пау-вау. Мальчики вроде вас? Нет.

Орвил никак не мог взять в толк, какие риски она имеет в виду. Он случайно нашел индейское облачение в ее шкафу много лет назад, когда рыскал в поисках рождественских подарков. Он спросил ее тогда, почему она не учит их быть индейцами.

– По шайеннским обычаям, мы позволяем ребенку учиться самому, а потом обучаем его, когда он готов к этому.

– Не вижу в этом никакого смысла, – возразил Орвил. – Если мы учимся сами, то не нуждаемся в том, чтобы нас учили. Просто ты все время работаешь.

Он увидел, как бабушка отвернулась от кастрюли, в которой что-то помешивала. Он быстро выдвинул стул и сел.

– Не заставляй меня говорить об этом, Орвил, – сказала она. – Я так устала слышать это от самой себя. Ты же знаешь, как много я работаю. Как поздно прихожу домой. У меня есть маршрут, и почта не перестает приходить, так же, как и счета. Ваши телефоны, интернет, электричество, еда. Аренда, одежда, деньги на проезд в автобусе и на поезде. Послушай, детка, меня радует твое стремление к познанию, но изучать свое наследие – это привилегия. Привилегия, которой мы лишены. И в любом