Сказки Старого Вильнюса III - Макс Фрай

— О том и речь. И наши зачарованные гости ходят потом, чуть не плача от счастья, по колено в собственной радости, по горло в тумане, по самую макушку во сне. И некоторые, справедливо рассудив, что от добра добра не ищут, изыскивают способ остаться с нами подольше, а другие уезжают домой, но потом возвращаются снова и снова…

— Как на место преступления, — ухмыляюсь я.

Но Нёхиси не собьешь с толку.

— А тут у нас и есть место преступления. Здесь нарушают законы природы, придуманные специально для того, чтобы их нарушать. И все это, конечно, очень хорошо. Но совершенно недостаточно — вот о чем думаю я сейчас, глядя, как жители города, хозяева всех сокровищ, бродят по ярмарке с такими угрюмыми рожами, словно пришли просто на рынок, да еще без гроша в кармане, и никак не могут решить, что стащить: луковицу или репу? И долго ли станут дубасить, если поймают? Что толку от праздника, где веселятся лишь гости, а хозяева безучастны. И что проку от города, где горожане отлынивают от священной обязанности быть частью ежесекундно свершающегося чуда? Я не знаю. И я очень сердит.

— Ты несправедлив, — говорю я. — У нас тут полным-полно замечательного народу. И если не все они пришли сегодня на ярмарку, чтобы своевременно попасться тебе на глаза, это не значит, что…

— Это означает одно: не все пока таковы. А мне надо, чтобы все. И слушать ничего не желаю!

— Ну знааааешь…

Тянуть гласные я могу очень долго. И вид при этом иметь чрезвычайно укоризненный. У меня, можно сказать, врожденный талант. Но Нёхиси этим не проймешь.

— Мне надо, — упрямо повторяет он.

— Ну так заколдуй их тогда нахрен, — легкомысленно ухмыляюсь я.

Это глинтвейн сделал наконец свое дело. А то бы я, пожалуй, не стал сейчас дразнить Нёхиси. Так и погоду испортить недолго — до самого конца сентября.

Он мрачно пожимает плечами:

— Нельзя же взять да и переделать всех по собственному вкусу. Переделывать себя, выворачиваться наизнанку, сияющей сутью наружу, каждый обязан сам. И ты это знаешь. А то бы давно уже весь белый свет заколдовал. У тебя-то нрав покруче моего.

Оп-па.

Ладно. Лучше промолчу.

— Мы не можем заколдовать горожан, — заключает Нёхиси. — Зато все остальное в нашей власти. С другой стороны, что толку переделывать город? Как по мне, и нынешний чертовски хорош, а им все равно не живется. Вот о чем нам надо подумать, дружище. Идем.

Теперь он тащит меня за рукав, как ребенок отца, только не к прилавкам со сластями и игрушками, а в противоположном направлении — прочь отсюда, прочь! Я не возражаю, от ярмарок мне обычно нужен только глинтвейн, а его я уже получил, стало быть, день прожит не зря.

Единственное, что смущает меня: идем мы почему-то вовсе не в сторону Заречья, где так хорошо думается и говорится обо всем на свете в кафе «У ангела». К нам там давно привыкли, делают вид, будто не замечают, только ставят на стол табличку «Зарезервировано» — на всякий случай, для тех, кто действительно не заметит.

Но вместо того, чтобы идти к Кафедральной площади, мы сейчас сворачиваем на улицу Вильняус, удаляемся от реки, ускоряем шаг, почти бежим. Лично я никуда не спешу, но Нёхиси по-прежнему тащит меня за рукав, и получается, как будто спешим мы оба. Чудом не врезавшись ни в витрину, ни в столб, ни даже в оранжевый велосипед, задумчиво катящийся нам навстречу без седока, сворачиваем наконец на Исландийос, где идет ремонт и дома отделены от тротуара длинной черной фанерной стеной, разнообразия ради заклеенной пестрыми плакатами; без них, пожалуй, была бы совсем тоска. В нескольких местах в стене аккуратно вырезаны прямоугольные проходы, за которыми скрываются двери подъездов, вход в магазин, бар «Берлин» — видимо, совсем новый, прежде я его тут не видел; впрочем, я редко хожу по Исландийос, здесь заканчивается Старый город, это граница, черта, переступать которую, разумеется, можно, но так редко бывает нужно, что считай — почти никогда.

Кстати, может быть, зря.

Так или иначе, но сейчас мы тут, и Нёхиси тащит меня прямехонько в бар «Берлин», где царит полумрак и все выкрашено в черный — стены, пол, потолок, темнота отражается в мутных зеркалах гардеробной, и от этого кажется, будто мы вошли не в фанерную стену даже, а в ее цвет. И если так, то мы — что-то вроде пестрых плакатов. Забавная роль.

Юный охранник смотрит на нас округлившимися глазами и почти отпрыгивает в сторону, чтобы освободить проход. Его можно понять. Обычно, собираясь в город на прогулку, Нёхиси бывает настолько восхищен самой возможностью выглядеть хоть как-то, что не особо заботится о деталях. Вот и теперь он являет себя миру в долгополом красном пальто, с растрепанными волосами цвета слегка пожухшей травы, глаза надежно прикрыты круглыми стеклами розовых, как перья фламинго, очков — ну хоть тут окружающим повезло, устоят на ногах. Как выгляжу я, об этом лучше вообще не задумываться, не уверен, что хочу это знать, во всяком случае не сейчас, когда мы вошли в бар, где не бывали прежде, и внезапно оказались в центре внимания. Счастье еще, что в этом благословенном городе так много художников. Пока есть художники, существа вроде нас могут беспрепятственно гулять по улицам, не трудясь становиться невидимыми, — сколь бы причудливо мы ни выглядели, объяснение готово заранее: это просто художники, вы их, наверное, редко встречаете, поверьте, эти еще в пределах нормы, вполне можно жить.

Очень удобно.

А все-таки лучше бы мы отправились к «Ангелу». В некоторых вопросах я консерватор, каких свет не видывал.

Спрашиваю сварливо:

— Ну и куда ты меня привел?

— В другой город, — ухмыляется Нёхиси. — Видел, над входом написано: «Берлин»? Вот и отлично. Я очень сердит. Будем считать, что вышел вон, разгневанно хлопнув дверью. Все лучше, чем гулять в таком настроении по Виленским улицам.

Тут не поспоришь. Так действительно лучше для всех.

— Будем сидеть здесь, пока не придумаем что-нибудь дельное, — твердо говорит Нёхиси, и я мысленно хватаюсь за голову.

Перспектива застрять навек в баре «Берлин» радует меня, но лишь своей новизной. Я люблю, когда что-то происходит со мной впервые, но все же не настолько, чтобы, скажем, утопиться в болоте. Во всем хороша мера, вот о чем я размышляю сейчас, а надо бы совсем о другом, потому что Нёхиси смотрит в мои глаза, внимательно, как заглядывают в колодец, куда уронили ведро: ну и где оно там? Как будем вытаскивать?

Иногда мне кажется, что Нёхиси говорит только то, что ему удается из меня выудить. И если так, я ему сейчас не завидую, слишком много там, на моем дне, негодного барахла.

Предлагаю:

— Надо, что ли, выпить и успокоиться. А еще лучше, отправиться сразу в завтрашний день, где уже все решено. Заодно и узнаем, что мы придумали, лично я умираю от любопытства, а ты?