Город в конце времен - Грег Бир

Все так и продолжаюсь, пока вереск не сменил пожухлую листву на новую, а на кустарниках и деревьях проклюнулись зеленые и красные почки. Стоял конец февраля, и суровая островная зима окончательно изнемогла дождями и бурями, уступив место восхитительным ранним денькам золотого солнца. Монахи решили сделать перерыв в тяжком труде и отправились на белые пляжи собирать водоросли, которыми удобряли огороды. Благоухающий ветерок плясал в стенах аббатства, потихоньку вымывая холод из простуженной каменной кладки и промозглой земли. С каждым днем все выше поднималась зеленая травка, а с новым приплодом возобновилась выделка пергамента из телячьих и ягнячьих шкур.

Зимние творения вынесли проветриваться во двор, где на свежем воздухе заплесневелая кожа просыхала, а сам аббат лично осматривал результаты. В ярком свете монастырского садика его слабые, но книголюбивые глаза сторожко отзывались на описки, кляксы и прочие недочеты, которые делали копии неприемлемыми для заказчиков — как нынешних, так и ожидаемых, — ибо немало книг хранилось в каменной башне монастырской библиотеки в ожидании грядущего спроса со стороны возрождающегося мира.

Несть удивленья, что именно аббат первым обнаружил рукопись (кстати, единственную из всего выпущенного той зимой числа), на полях которой корявыми буквами была нацарапана несанкционированная и дурацкая поэма:

Промежду строк,

Бежит жучок.

По восемь глаз и лап.

Он буквы поедает

И тушью запивает,

Покамест, в смерче праха,

Не народится красный глаз

Из ужаса и страха.

Сей волчий глаз,

Он виден Трем,

Тем, кто сберег жука.

Пятерка сгнила, но опять

Обтянет плоть слова.

Аббат приказал пемзой соскоблить сию мерзость, но не прошло и часа, как чернила с нахальным упрямством вновь выступили на полях преступной страницы. Старший переписчик вырвал ее, вынес за пределы монастырской ограды и там, на мусорной куче, сжег проклятый пергамент под аккомпанемент молитв об изгнании дьявола — засим рассеял нечестивый пепел по костям и требухе.

Увы, ни паук, ни поэма не погибли. Кто-то стал писать эти вирши, с небольшими, впрочем, вариациями, на обрывках пергамента, дровяных щепках и даже горшечных черепках, да еще в невесть каком количестве, после чего принялся запихивать их в щели между камнями и так далее. Стишки находили в старых домах и строениях по всему острову вплоть до нашествия викингов. Но и до вторжения манускрипты с острова Иона потеряли к себе доверие, а посему переписывание было решено упразднить, а все копии либо сжечь, либо упрятать под замок, ибо никто не мог дать гарантии, что не были попорчены все без исключения книги, начиная со стародавних времен, коль скоро умы даже самых умелых чтецов не претендовали на совершенство и способность помнить такую массу страниц.

Аббатство закрыли, а наиболее ценные и красивые книги вывезли в другие места.

Никто не знал, какой смысл несла в себе поэма, хотя на протяжении многих лет ученые мужи утверждали, что паука с его ошибками можно было бы устранить навсегда, если бы только удалось проникнуть в паучью тайну. Что за троица упоминалась в тексте? При чем тут прах, страх и ужас? И что за апокалипсис заставит пять трупов восстать из могил? (Потому что в ряде версий поэмы последние строчки напрямую говорили о воскрешении пяти мертвецов).

И откуда взялось все это беспокойство, почему поползли перешептывания и россказни, почему люди столь рьяно взялись исповедоваться и замаливать грехи? В конце концов, речь шла о восьминогом насекомом, пусть ретивом, но все же крошечном; никого оно не покусало и никоим образом не обидело в ходе своих путешествий по скопированным словам. Да и сами манускрипты вряд ли дошли со времен античности без изменений, коль скоро их переписывало такое множество рук на протяжении стольких столетий, на разных языках и в разных странах; даже в сарацинских землях, где ошибки явно должны считаться правилом.

Некоторые — несомненно, еретики — все же настаивали, что паук был служкой Господним и просто-напросто вносил своими лапками нужные исправления, основываясь на воспоминаниях об ошибках, которые встречались ему ранее.

Впрочем, совершенно ясно, что Бог никогда бы не поручил такое ответственное задание столь отвратительной твари.

Сурово нахмурившись, Джинни захлопнула книгу. Хватит, ее терпение лопнуло. Всему есть предел. Ей уже вот по сюда и Бидвелл, и его ребусы.

Превозмогая страх, она отпустила стопорные болты, сдвинула стальные брусья и, поднатужась, оттянула дверь в грузовой ангар. Предвечерний воздух обдал прохладой, сыростью и слабым запахом автомобильных выхлопов. После шести в этом районе появлялось совсем немного машин. Дождь закончился несколькими часами ранее, так что сейчас небо, еще яркое в лучах заката, было чистым и прозрачно-синим.

Джинни ступила на пандус и вскинула изголодавшиеся, благодарные глаза, словно желая свернуть в трубочку весь небосвод, вечно держать его при себе… и ни одной книги в виду, нигде.

Она пригляделась к теням на небольшой пустой парковке. Никто за ней не подсматривает. Угловато, как марионетка, еще не вполне толком понимая, что собирается делать, девушка сошла к незапертым воротам, дергая головой и лихорадочно озираясь.

Еще несколько шажков, два-три метра и…

Пора брать себя в руки, проявить настойчивость — решительно делать то, ради чего она родилась. Она совсем утратила уверенность, что способна ходить между дождевыми каплями. Зачем она вообще пришла на этот склад? Та больница — доктор — нет, ясно думать не получалось, в ушах зудело, а сердце было готово вот-вот взорваться в груди.

Они никогда не отступают, знаете ли. Стоит только им позвонить, они будут поджидать вечно.

Девушка прошептала:

— Как бы я хотела летать… Это они меня здесь держат.

Вы меня держите.

— Так чего ты ждешь? Вперед!

На углу, за длинной темной стеной склада, светофор переключился на зеленый, затем на желтый, красный, вновь зеленый… Небо потемнело. Улица была совершенно безлюдна.

Воздух пах свежестью и пустотой.

Впервые за две недели она попробовала поискать более удачливое ответвление — выслала вперед бесплотные зонды-щупы, чтобы найти ближайшую, самую безопасную параллель, струю попрохладнее, посвежее.

Что-то нарушило ее сосредоточенность. Она посмотрела вниз. У ног отирался Минимус, поглаживая икры девушки пушистым хвостом, будто мягким пальцем. Кот посмотрел через дорогу, затем лбом наподдал Джинни по голени.

Тощий мужчина с серебряным долларом, дымящаяся женщина. Они все еще там?

— Ни черта ты не знаешь, — сказала она коту. — Тебе хоть разочек хотелось погулять?

Минимус вновь ткнулся в девушку головой. Не все так плохо — они с ней друзья: даже мышами делились, а уж ее элегантно промаркированные ящики и коробки были просто созданы для обследования.