Евангелие от Пилата - Эрик-Эмманюэль Шмитт

— Это и есть царская дочь Саломея? — удивился я.

Кайафа кивнул.

Я был разочарован. И продолжал настаивать:

— Она не так красива, как говорят.

— Вначале всем так кажется.

Саломее было лет шестнадцать. Она входила в тот смутный возраст, когда природа награждает женскими формами гибкое тело, еще принадлежащее детству; она еще не была женщиной, она была наброском женщины. Все в Саломее было миниатюрным — талия, бедра, ягодицы, грудь, но все выглядело достаточно округлым, едва выпуклым. Глядя на нее, каждый ощущал беглое, эфемерное очарование первых мгновений весны… Видя ее такой, нерешительной и чувственной, невинной и соблазнительной, легкой и тяжелой в одеждах из газа, можно было подумать, что она, даже обнаженная, будет лишь намеком на обнаженность…

Я не видел связи между этим подростком и ее репутацией роковой женщины. Несомненно, Саломея больше соответствовала вкусам евреев, чем вкусам римлян.

Сначала я подумал, что она молчит, но потом заметил, что она говорит едва слышным голосом. Мужчины и женщины должны были приблизиться вплотную, к самому возвышению, чтобы расслышать ее слова, которые падали с ее почти неподвижных губ, походя на дыхание, на напевную мелодию.

Кайафа проворчал, что она всегда поступала так, что робость ее была наигранной. Саломея говорила тихо, чтобы к ней приближались вплотную. И, оказавшись у ее ног и ощутив ее аромат, мужчины попадали в расставленные сети.

Я действительно вдруг ощутил какое-то онемение в конечностях, одурманенный ароматом мускуса и цветов, глаза мои не отрывались от ее тонких грациозных лодыжек, закованных в тончайшие цепочки с колокольчиками… Я поднял голову, чтобы испить меда, стекающего с ее уст, и слушал, а вернее, угадывал странный рассказ, который она бесконечно повторяла, говоря о себе в третьем лице, называя свое имя, словно стала зачарованным зрителем своей собственной жизни.

— Саломея возвращалась во дворец, в большой и мрачный дворец под луной. Саломея возвращалась с кладбища, где оплакивала смерть Рабби. Саломея была печальна, вечер был холодный, а земля — черной. Саломея сначала не увидела стоящего в подворотне мужчину. Но его голос остановил ее: «Почему ты плачешь, Саломея?» Мужчина был высокий и худой, его лицо закрывал темный капюшон. Саломея никогда не отвечает незнакомцам. Но голос не отпускал Саломею. «Ты оплакиваешь Иешуа, я знаю это, и в этом ты не права». — «Что ты вмешиваешься? Я оплакиваю, кого хочу!» Мужчина приблизился, и Саломея ощутила великое смущение. «Ты не должна оплакивать Иешуа. Если вчера он был мертв, то сегодня он воскрес». Мужчина стоял рядом с Саломеей, его сильные руки висели вдоль тела. Голос его напоминал Саломее кого-то, как и глаза. Но глубокая тень от высокого и мрачного дворца была непроницаемой. «Кто ты?» Тогда он откинул капюшон, и Саломея узнала его. Саломея упала на колени. «Саломея, встань. Я выбрал тебя, чтобы ты оказалась первой. Ты много грешила, Саломея, но я люблю тебя, и я тебя простил. Отправляйся и неси радостную весть людям. Иди!» Но Саломея плакала слишком сильно, чтобы сдвинуться с места, а когда вытерла слезы, его уже не было. Но Саломея приняла радостную весть: Иешуа любит Саломею. Он вернулся. Он воскрес. И Саломея будет говорить и повторять радостную весть всем людям.

Мне казалось, что Саломея двигалась и говорила только ради меня одного. То, что издали виделось мне спектаклем, выглядело теперь откровением. Из глаз Саломеи текли черные ручьи слез. Обнаженные руки девушки открывали мне свои объятия. Точеные ножки Саломеи выглядывали сквозь разрезы в шелковой ткани. Ее несовершенные, но уже возбуждающие формы колыхались под одеждами. А голос струился, словно сок сочного персика, которым можно насладиться только в разгар лета.

Я бы выслушал ее рассказ и во второй, и в третий раз, но нас с Кайафой отнесло в сторону волной новых зрителей.

Вернувшись на улицу, мы немного прошлись, чтобы встряхнуться и размять конечности. Но мысленно не покинули двора, ибо попали под власть Саломеи.

— Она действительно очень хороша собой, — произнес я, чтобы нарушить затянувшееся неловкое молчание.

Кайафа сплюнул на землю.

— Это хуже, чем если бы она была просто красива.

Некоторое время мы шли молча. Саломея пленила нас. Мы даже забыли, зачем приходили ее слушать.

Через некоторое время мы остановились у фонтана. Тень платана и журчание воды внесли успокоение в наши смятенные души и немного просветлили головы.

— И что же она рассказала? — спросил я.

— Непоследовательное повествование, из которого следует, что она якобы видела Иешуа живым. Вначале она его не узнала. И он сообщил ей радостную весть для нее: он ее любит.

— Кого это может заинтересовать?

— Никого. Но весь народ явится в малый дворец. Потому что все следят за выходками Саломеи, хотя никого это особо не интересует. Люди приходят, чтобы посмотреть на Саломею, послушать ее, но не вслушиваться в ее слова. Саломея безобидна, мужчины будут на нее пялиться, женщины — говорить всякие пакости. И ничего больше.

— Не думаешь ли ты, что она действует по чьему-то наущению? — обратился я к Кайафе.

— Нет. И это успокаивает меня. Быть может, за всеми этими событиями и нет никакого плана. Быть может, даже нет прямой связи между похищенным телом и бреднями Саломеи. Эта девушка просто-напросто сумасшедшая. Безумица из дома Ирода. Такие есть в каждой семье и в каждой деревне. Слух о воскрешении Иешуа не распространится.

Мы немного успокоились. Исполнение властных функций всегда связано с беспокойством. Правителю надо упреждать катастрофы, а после нескольких лет нахождения у власти всегда ожидаешь худшего. Утром мы боялись, что ситуация ускользает из наших рук. Увидев Саломею, мы обрели спокойствие. Но оставалась главная задача — отыскать труп. Мы с Кайафой решили объединить усилия.

— Когда мы найдем мертвое тело Иешуа, — сказал я, — то выставим его у стен города, как делают греки, и мои легионеры будут его охранять. Там он будет находиться целую неделю, пока не будет восстановлен порядок.

Мы уже расставались, когда Кайафа фамильярно дернул меня за руку, указывая на толпу, собирающуюся на углу площади.

Я увидел женщину на осле. Это была очень красивая зрелая женщина с тонкими губами, правильными чертами лица, точеным носиком. У нее было одно из тех прекрасно очерченных лиц, которые одинаково хороши и в фас, и в профиль. Ее светлые глаза, казалось, видели нечто неведомое всем.

Кайафа прошептал: «Мириам из Магдалы».

Я с восхищением разглядывал ее. В ней ощущалось благородство — высокий ровный лоб, простая, но красивая прическа: тяжелые черные волосы были перекинуты через левое плечо и ниспадали ей на грудь. Она сидела на осле, но была воплощением царственности.

Кайафа оторвал меня от созерцания Мириам. Он сообщил мне, что эта женщина — блудница из северного квартала.

К ней стали сбегаться женщины, словно привлеченные силой, исходившей от нее.