Жил на свете человек. Как мы стали теми, с кем родители говорили не общаться - Ярослав Андреевич Соколов

понял… Слышь, друг, сейчас мою подхватим, а то она уже ругается, замерзла, говорит. И сразу тебя домчим, прямо в пункт назначения.

Тут я чувствую, что больше всего перегаром несет как раз от водителя, но, судя по его тону, спорить себе дороже – только нарвешься на грубость. Промолчал. Едем дальше. Где едем – я уже не представляю, раза три он поворачивал, я решил, что в какой-то двор выруливает. Наконец остановились. Выхожу.

– Ладно, ребят, спасибо. Дальше я сам справлюсь.

Двое выходят за мной:

– Ясен пень, че там справляться!

– Делов-то всего – рюкзачок скинуть. Ну-ка покежь, что там у тебя. Опа-на, ноут! Да ты у нас богатенький Буратино? Косуху тоже сымай. И телефончик гони.

Пока до меня доходит весь ужас патовой ситуации, они уже садятся в машину.

– Куда вы меня завезли? Телефон оставьте, пожалуйста! Я же не смогу выбраться отсюда, а без куртки в момент околею.

– Да нафига выбираться-то. Здесь тебе самое место. Это же и есть твой пункт назначения, – гоготнул один.

– Быстрее околеешь – тебе же лучше, меньше мучиться. Чем жить таким убогим, лучше сразу сдохнуть, – подхватил второй.

– Дайте хоть позвонить!

Я не заметил, когда из машины вышел третий, водитель, не услышал движения за спиной. От удара по затылку потерял сознание.

Не знаю, как долго я был в отключке. Очнулся от холода, ноги совершенно застыли. На них остались только носки, видно, берцы мои приглянулись. Голову ломило нещадно. Пощупал затылок – мокрый и липкий. Вокруг – мертвая тишина. Ни людских голосов, ни звуков машин. Я попытался подняться, но тут же снова рухнул на землю. Сел, ощупал на метр-полтора вокруг себя – ничего, лишь обломки трости. Под руками сырая, подмороженная земля и клочья мусора. Покричал минуты три – как в вакуум. По характеру ветра догадался, что никаких строений поблизости нет. Видимо, какой-то пустырь. На четвереньках попробовал передвигаться, хотя бы на пару метров. Встать и пойти ногами не рискнул, боялся свалиться в яму или канаву – оттуда уж точно не смог бы вылезти.

Мои хаотичные передвижения привели к абсолютному ничему: я не мог сориентироваться и терял направление, стоило лишь присесть на минуту. Сколько часов я пытался сопротивляться, сказать не берусь. Кажется, я несколько раз проваливался то ли в сон, то ли в обморок. Обо что-то споткнулся и резко упал ничком, успел выставить вперед только одну руку, которая тут же провалились в дыру между какими-то бетонными обломками, на которые я и рухнул. Сильно расшиб лицо, из носа пошла кровь, ободрал в кровь и руку. Эта куча ломаного бетона выбила из меня остатки последних сил. Я сдался. И вот тогда, первый и единственный раз в жизни, меня накрыло.

Прежде я даже не представлял, что человек может испытывать такой силы отчаяние. Не знаю, как можно передать словами, наверно, это было под силу только Толстому или Достоевскому. Сказать, что меня поглотил абсолютный мрак, – ничего не сказать, я всю жизнь жил в этом мраке. Но никогда он не выжигал меня изнутри. Несколько минут – вечность – я не мог вздохнуть. Потом судорожно глотнул воздух и захлебнулся рыданием…

Никогда я не чувствовал себя таким жалким и беспомощным, убогим и неполноценным, как в ту ночь. Все, что я знал и умел, все, чего я добился за свои двадцать лет, все, что я считал собой, своей личностью, своим миром, было сломано за считаные мгновения, как моя трость. Стерто без возможности восстановления. Хотелось только одного – побыстрее сдохнуть, как мне и пожелал добрый человек.

Молиться я не умел. Того, кого или что люди называют Богом, я не понимал, не представлял и потому не верил в него. А тут мне вдруг отчаянно захотелось помолиться. Тому Неведомому, которому ведомо все. «Забери меня отсюда. Пожалуйста. Отпусти». Это было единственное, чего я желал. Нестерпимо.

Холода я больше не чувствовал, меня уже не трясло. Нервная дрожь стихла, ей на смену пришло оцепенение, нахлынула усталость. Я свернулся на земле калачиком, хотелось уснуть. Лучше бы навеки. Дома, когда долго не засыпалось, я обычно вспоминал какую-нибудь из маминых сказок, это было лучшим лекарством. «Жила-была бездомная собака… – включился в голове мамин голос. – Она была ничья, никого у нее не было, ни хозяина, ни друга…» Я стал медленно опускаться в сон, а мамин голос продолжал:

«Она была совершенно одна в большом-пребольшом мире. Не было у собаки даже имени. Когда она встречала на своем пути кого-то из людей, ей обычно кричали: „Иди отсюда!“ Она решила, что это и есть ее имя, и всегда громко лаяла в ответ. Собака была большая и лохматая, и все почему-то ее боялись, хотя она никогда никого не кусала, даже понарошку. Маленькие дети боялись ее пуще всех, а ей так хотелось с ними поиграть!

Но однажды она увидела Заколдованного мальчика. И он тоже увидел ее – не глазами, сердцем. Увидел, какая она красивая, умная и добрая. Мальчик подошел к ней и спросил:

– Как тебя зовут?

– Иди Отсюда! – радостно ответила собака.

– Нет! – звонко рассмеялся мальчик. – Это не твое имя, оно тебе не подходит. Я буду звать тебя Некусака, ведь ты никогда никого не кусала, даже понарошку.

– Мне очень нравится это имя! – поблагодарила его Некусака. – Оно вкусное!

– Ты возьмешь меня своим хозяином? – робко попросил Заколдованный мальчик.

– Для этого ты и пришел сюда, – сказала собака и зарылась мордой в его объятья.

Так они подружились навек и больше никогда не разлучались».

Похоже, у меня начинался бред. Или, может, я наконец умер? Мне почудился собачий лай, а потом кто-то подошел ко мне, обнюхал и лизнул щеку. «Грэй, малыш, как же я по тебе соскучился! – пробормотал я, обнимая любимца. – Возьми меня с собой на Радугу!» Грэй снова лизнул меня, что-то вякнул в ответ чужим голосом и улегся рядом. Я лишь крепче обнял верного друга. Понемногу начал согреваться, и тут до меня стало доходить, что это совсем не Грэй и вовсе не сон.

– Эй, парень! – донесся издалека хриплый голос. – Лучше не трожь Барбоса! Он тебе запросто полруки оттяпает и глазом не моргнет!

Я снова погладил собаку и убедился, что это действительно не мой Грэй. Поднялся на колени. Барбос положил обе лапы мне на плечи и усиленно завилял хвостом.

– По ходу, ты ему понравился, – довольно хмыкнул подошедший ко мне мужик. От него жутко воняло не пойми чем. – Да ты весь в крови и в каком-то дерьме! Что с тобой стряслось,