По агентурным данным - Фридрих Незнанский

— Ну… Они же понимают, что склад теперь охраняется с удвоенной силой.

— И что? А мы уже понимаем, что имеем дело с хорошо обученными диверсантами, которые, очевидно, возглавляют группу. А для людей обученных проникнуть туда, куда им нужно, труда не составляет, — поддержал младшего товарища Хижняк.

— Неужели вы полагаете, что металлическая пластинка заставит рисковать жизнью даже опытного диверсанта?

— И самые опытные убийцы бывают очень суеверны, — заметил Сташевич.

— Следовало бы устроить на складе засаду, — подытожил Хижняк.

— Нет у нас времени сидеть и ждать! — разгорячился Заречный. — Поскольку мы почти ничего не знаем о противнике, единственный способ обнаружить их — это создать ситуацию, когда они сами пойдут на контакт. Разработан следующий план: через нашу агентуру в антисоветском подполье будет вброшена информация о том, что во Львове появилась банда Казимира. Такая банда реально действовала на территории Западной Украины, она уничтожена. Но мы пустим слух, что несколько приближенных к Казимиру людей сумели сбежать из-под стражи. В неразберихе последних месяцев войны это вполне достоверно. Вас здесь никто не знает, включая агентуру противника, так что эту карту вполне можно разыграть.

— Но мы должны будем проявить себя, чтобы заинтересовать противника, так ведь? — заметил Хижняк.

— Вот именно! Задумка такая: банда Казимира, то есть вы, совершает нападение на состав с продовольствием.

Акция должна быть громкая, с резонансом. Думаю, после вашей вылазки они выйдут на вас.

— Что ж, попробуем. Однако я бы все-таки сделал засаду на складе!

— Даже если владелец амулета вернется за ним, не факт, что он будет сотрудничать со следствием, если вообще дастся живым. А если ему удастся скрыться? В любом случае, они затаятся, и мы потеряем время! Я против засады. Все, товарищи, совещание закончено. Как вы устроились? Нормально? Вот и хорошо. Через день-другой пойдете грабить «железку», а пока отдыхайте, гуляйте по городу, осваивайтесь. Все!

Заречный хлопнул ладонью по столу, давая понять, что никаких возражений больше не принимает.

— Ну что ж, воля ваша. Ну а по чарке, Андрей Алексеевич? За знакомство? — обезоруживающе улыбнулся Хижняк и достал из пакета бутылку водки и жирную, завернутую в вощеную бумагу селедку.

— Ну. За знакомство грех не выпить. Да еще под такую закуску.

Заречный полез в шкаф за стопками. Хижняк подмигнул своей команде: мол, ничего, обломаем упрямого хохла под водочку да селедочку!

ДЕКАБРЬ 1945, Колыма

Высокая двустворчатая дверь открылась, и в огромный барак вошел раздатчик. Утренний свет лег широкой полосой между рядами нар. Тысячи глаз смотрели на тяжелый деревянный поднос в его руках. Нынче был праздник — нынче был селедочный день. На подносе лежала гора рубленых надвое сельдей. За подносом шел дежурный надзиратель, строго взиравший на тощих, грязных, гноящихся обитателей барака. По рядам четырех ярусных нар пронесся шелест: все взволнованно следили за приближением подноса. Какой кусок достанется? Менять нельзя, все в руках удачи. Рубщик, наверное, не подозревал или не утруждал себя мыслями о том, какие трагедии переживают те, кому досталось на чуточку, на какие-нибудь небрежные граммы меньше, чем соседу. Каждый успел прикинуть, какой именно кусок получит. И огорчиться или возликовать. И ошибиться, потому что своевольная рука могла нарушить свой же порядок раздачи и вынуть хвост с другой стороны подноса. И снова огорчения и ликование. Селедку выдавали нечищенной и это было правильно: ее ели с кожей, внутренностями, костями. Долго, любовно лизали соленый бок, пока мякоть не исчезала, а белесые кости начинали выпирать голым рыбьим скелетом. Кости нужно жевать. Осторожно, медленно, как можно медленнее, чтобы тянуть пиршество как можно дольше. Потом, получив пайку хлеба, так же медленно отщипывать маленькие кусочки и сосать клейкую массу. Хлеб выдавался по утрам на весь день, но мы съедали его утром, чтобы не украли, не отняли блатные. Потом кружка тепловатой воды, именуемой чаем.

Вот и все. После еды становится жарко и смертельно хочется лечь и уснуть. Но уже нужно одеваться на работу. И мы встаем, натягиваем на изъеденные голодом тела оборванные телогрейки, служившие ночью одеялом, подвязываем подошвы к изодранным буркам из стеганой ваты, которые лежали ночью в изголовье.

Двери распахиваются, столб ледяного воздуха, словно живое существо, входит в помещение барака. А там, за колючей проволокой внутреннего двора — конвоиры со злобно лающими собаками.

ИЮЛЬ 1945, Дубровицы

Грузовик был оставлен в пяти километрах от деревни, в лесу, в овраге, недалеко от дороги, ведущей в горы. Рудольф тщательно закидал его ветками и пошел к деревне, огибая встречавшиеся на пути болота. На темно-зеленых кочках яркими оранжевыми горошинами сидела морошка. Ее в этом году была пропасть, бабы чуть не каждый день ходили в лес. На подступах к нему, на открытых полянах заалела из-под узорчатых листочков земляника, и ее тоже собирали, любовно и неутомимо.

Он шел к деревне, думая о том, что вот еще одна операция успешно завершилась, что его личный счет пополнился еще на некоторое количество денежных знаков. И, как обещал майор, скоро они выберутся из этой дыры. Еще одна акция, крупная акция — и все. И, может быть, скоро он вернется домой. Заслужил. Имеет право. Только бы им везло так же, как до сих пор. Его талисман хранил его, и он верил, что будет хранить и впредь.

Рудольф непроизвольно поднес руку к горлу — оно все еще болело после схватки на складе. Он поднес руку. и замер. Цепочки на шее не было! Он мгновенно вспотел, шаря по телу. Нет, ее не было. Не было, следовательно, и медальона. Он опрометью вернулся к грузовику, разметал ветви, обшарил кабину, потом кузов, где была спрятана военная форма — медальон пропал. Этого не должно было быть! Это было ужасно! С того момента, когда они покинули склад, и до минуты, когда он съехал в этот овраг, из машины он не вылезал. В диверсионном лагере они пробыли не более пятнадцати минут, пока разгружалась машина. Получалось, что он оставил амулет там, на складе, пока боролся с русским. Его талисман остался в ручищах русского борова!

Рудольф почти бегом преодолел километры, отделявшие его от деревни, и ринулся прямо в сельсовет. К счастью, майор был один, и Рудольф, перейдя от волнения на немецкий, выпалил:

— Кажется, я оставил на складе свой медальон!

— Тот, с рунами?

— Да!

— Черт! Как тебя угораздило? Ладно… Будем надеяться, они не разберутся в знаках.

— Вы не понимаете, господин майор! Человек, который сделал для меня эту вещь, предупреждал, что если я потеряю ее, меня ждут несчастья! Я должен вернуться туда. Я должен найти медальон!

— Ты рехнулся? — прошипел майор. — Ты, Зингер, мюнхенский уголовник, а не цыган-конокрад, чтобы верить во всякую чепуху! А несчастье случится, это точно! Если отправишься искать свою безделушку, мигом окажешься в подвалах НКВД, понял? Не смей уходить из села! Я запрещаю тебе! И не смей говорить по-немецки. Даже когда мы наедине! Сколько раз повторять? Еще раз услышу, напишу рапорт! Не выводи меня из себя! Понял?