Башня у моря - Сьюзан Ховач

Ближе к вечеру 19 сентября мой экипаж остановился перед моим домом на Сент-Джеймс-сквер.

– Сколько всего случилось, после того как мы уехали отсюда! – воскликнула Маргарет, которую уже одолевала ностальгия по медовому месяцу, и я, улыбнувшись, взял ее за руку и повел по ступеням к двери.

Патрик встречал нас в холле. Я поздравил себя с тем, что предвидел, как он вырастет. Сын теперь почти догнал меня, а его волосы, светлые, как и у меня в его возрасте, были безукоризненно расчесаны на пробор. Из-за роста он казался старше своих пятнадцати лет. Жаль, что его поведение не такое зрелое, как его внешность.

– Добро пожаловать домой, папа, – почтительно сказал он и шагнул вперед, чтобы пожать мне руку. – Я надеюсь, путешествие было хорошим.

Я улыбнулся, чтобы показать ему, что доволен его манерами.

– Путешествие было очень приятным, спасибо, – ответил я. – А теперь позволь познакомить тебя с твоей кузиной Маргарет. Моя дорогая…

Я повернулся, чтобы представить Маргарет, и, когда увидел ее лицо, с ужасающей ясностью понял, что Патрик ее ослепил.

1

Эдварду было пятьдесят девять, когда я познакомилась с ним, и шестьдесят ко дню нашей свадьбы. Поскольку меня не интересовал его возраст, то все разговоры благожелателей, что он слишком стар, чтобы быть моим мужем, и брак в таких обстоятельствах будет глупым, не имели никакого смысла. Мне было совершенно все равно, глупо я выгляжу или нет. Я хотела за него замуж – и делу конец.

Конечно, все полагают, что люди сочетаются браком, исходя из чистейших мотивов, и я не была исключением. Теперь же, оглядываясь назад, я понимаю, что хотела выйти за него по совершенно неправильным причинам – бежать из дома, от общества, считающего простенькую на вид девицу неудачницей, от презираемого затянувшегося девичества, на которое, как мне думалось, я была неизбежно обречена. Предложение Эдварда приплыло ко мне соломинкой, когда я шла на дно в море моих бед, а поскольку я была убеждена, что тону, я сделала то, что делает тонущий: ухватилась за соломинку обеими руками. Соломинка превратилась в плотик; я была спасена и на первой волне облегчения и благодарности решила, что страстно влюблена в своего спасителя. Это была иллюзия, нет нужды говорить, но она поддерживала меня на плаву в течение всей той жуткой зимы до нашей свадьбы, хотя я и жила в постоянном страхе, что он передумает и моим надеждам на спасение придет конец.

Но он не передумал, а когда наконец я увидела его снова, мои глаза странным образом открылись. Я словно встретила его в первый раз. Когда мы познакомились в Нью-Йорке, я была так занята моими проблемами, что не озаботилась должным образом познакомиться с его характером, а сохранила лишь самые поверхностные впечатления о его внешности. Потому, когда мы встретились снова несколько месяцев назад в Ливерпуле, я с удивлением обнаружила, как он красив. Он был очень высок. Не меньше шести футов и двух дюймов – как же я не запомнила, что он такой высокий? – очень хорошо сложен и не имеет непривлекательных недостатков пожилого возраста: брюшка и лысины. Но если откровенно, то его темно-каштановые с сединой на висках волосы, хотя и росли вполне обильно, могли бы быть и погуще. У него были глубоко посаженные голубые глаза, обаятельная улыбка и точеный подбородок, который безошибочно выдавал драчуна.

Я снова решила, что страстно в него влюблена, только это была всего лишь наивная иллюзия. После свадьбы я по-настоящему узнала, что такое страсть, и тогда наконец мой самообман стал реальностью. Знаю, негоже молоденькой девице признаваться в страсти, которой в романах наделяются только самые развратные крестьянки или авантюристки, но поскольку я пишу правдивые воспоминания, то должна признаться, что наслаждалась каждым моментом моего медового месяца и с каждым днем приходила во все больший восторг от того незнакомца, который стал моим мужем.

Ни один народ на земле не умеет быть таким замкнутым, как британцы. Они надевают на себя броню формальностей, прячутся за кружевами изощренной вежливости, хитроумно укрываются за бесконечным числом тщательно выбранных масок… и что со всем этим делать бедному американцу, привыкшему к открытости, демократии и политической трескотне? Не удивительно ли, что американцы, сталкиваясь с таким непонятным поведением, совершают столь ужасные ошибки? Поначалу мой брат Фрэнсис считал Эдварда беспомощным и эксцентричным. Я не соглашалась, считая, что Эдвард лишь чуточку странен на манер Старого Света, но никому из нас и в голову не приходило, что за аристократическими манерами Эдварда скрывается жесткий характер, почище, чем у любого ньюйоркца, заработавшего свой первый миллион. Американцы считают, что характер есть только у тех, кто кричит громче всех, сжимает кулаки и пыжится изо всех сил, но англичане находят такое поведение очень грубым и давно уже научились искусству уничтожения противника улыбкой. Эдвард был со мной добр и предупредителен, благодушен, мягок и терпелив, но в его характере есть нечто темное, о чем я и не подозревала до свадьбы, и у него железная воля, благодаря которой он всегда добивается своего.

На самом деле Эдвард оказался совсем не легким человеком для семейной жизни, о чем женщина постарше и помудрее меня, наверное, догадалась бы задолго до того, как это пришло в голову мне.

Не знаю толком, почему он женился на мне. Эдвард, конечно, сказал, что отчаянно влюбился в меня, и я, разумеется, поверила ему; но любовь такое растяжимое слово, и мне иногда кажется, что его мотивы были такими же потаенными, как и у меня. Он не скрывал, что одинок, и, как я вскоре заметила, горько переживал неминуемую надвигающуюся старость. Он не мог влюбиться в мою внешность, потому что во время нашего знакомства я была дурнушкой, но, думаю, влюбился в мою юность. Столько язвительных замечаний отпускается в сторону стареющих мужчин, падких до молоденьких девушек, что мне постоянно хотелось отрицать значение моего возраста в наших отношениях, но, хотя возраст для меня и правда был не важен, подозреваю, что для него все обстояло иначе.

И все же после медового месяца я знала, что он по-настоящему любит меня. И я тоже по-настоящему его люблю. И когда мы наконец вернулись в его лондонский дом, никто из нас и предположить не мог, что сразу же за его порогом нас ждет вполне себе полноценная супружеская ссора.

2

Для меня супружеские ссоры были в новинку. Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, а потому не помню, как они общались между собой. Фрэнсис и его жена вовсе не сохли от любви друг к другу, они достигли некой договоренности, и потому их отношения внешне выглядели вполне приемлемо. Когда я росла, мне нравилось думать о себе как о несчастной сиротке, которую никто не любит, которая обречена идти по жизни, таща на себе груз безнадежности, но мое воображение, как обычно, намного преувеличивало реальность. Да, я осиротела в очень нежном возрасте, но, поскольку принадлежала к одной из богатейших нью-йоркских семей, на бедность мне не приходилось жаловаться. К тому же меня опекал заботливый брат, и из-за отсутствия любви я не страдала. Фрэнсис настолько старше меня, что я могла смотреть на него как на отца, а Бланш была почти одного со мной возраста, так что и на одиночество я не могла сетовать.