Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова

— Как тебе непросто, Степа! — вздохнула Инга, положив сдобную щеку на ладонь.

— Не то слово. Ищу домомучительницу срочно. Я вообще не представлял, что с Яськой — это прямо сизифов, угу, сизифов труд. Только ему попу помоешь, натянешь на этого буйного осьминога подгузник, колготки — а он снова покакал. Только переоденешь его — он водой обольется. Уберешь с пола кашу — он сахарницу перевернет. Целый день бессмысленной беготни. Мужчина не может так. Женщины приспособлены, а мужчины не могут.

— Не знаю, можно ли говорить за всех женщин? — вздохнула Инга. — А смысл… где любовь, там и смысл. Обычно так.

Лучи солнца, пробиваясь через лимонные шелковые занавески, заливали комнату теплым светом, зажигали огненные блики на боках хрустальных ваз, чеканных тарелок и прочих вещиц, от каждой из которых тянулась невидимая нить: нить любви, благодарности, или дружбы, или просто восхищенной памяти; в любом пустячке здесь был смысл.

— Это да, это хорошо, конечно, — сказал Степа, зевнув. — Только еще день без сна — и меня можно относить на свалку. Я от недосыпа прямо ватный. Угу. А Степаныч просыпается бодрый, как реактивный огурец… Яся! Играть можно, есть нельзя.

— Авава-а! — нежно пропел Яся, пробовавший на зуб старую тапку.

— Честно говоря, что-то надо делать, — сказал Степа. — Юлю надо вернуть с работы домой. Вернуть-вернуть. Или придется мне на свою игру плюнуть.

Левандовская вздохнула большой вязаной грудью, взялась за концы вязаного пояса и задумчиво дернула помпон.

— Игра — изумительная! Моцартианская…

— Вот я тоже думаю, ага! Лучше пусть Юля подождет со своей работой.

Инга, промычав невнятное «да-а», встала с кресла и прошлась по комнате. Ярослав резво направился к этажерке, заставленной легко бьющимися вазами и глечиками. А Степе так понравилась его последняя мысль, что он проигнорировал опасный маршрут Яси, заложил руки за голову, со вкусом откинулся на спинку узкого дивана и произнес:

— Да, если бы меня освободить от юного атлета, я бы ух! Развил космическую скорость! За неделю бы коды дописал. Угу. Днем писать, а ночью — спать. Так сказать, предаваться заслуженному сну… — мечтательно сказал Степа. — Яся, это невкусный фарфор… Кстати, вы знаете, какое это приключение — приготовить хотя бы простую яичницу из четырех яиц с гренками, когда по дому ползает маленький терминатор?

— Представляю… — рассеянно сказала Инга. — Яся, этот кувшинчик мне подарил очень дорогой друг. Не мог бы ты поставить его на место?

Соловей-младший обворожительно улыбнулся, развернулся к хозяйке задом и пополз, волоча за собой миниатюрный кувшинчик, к двери.

— Три — нет, что я — четыре дня Юля проработала в своем музее. Картинами насладилась? Насладилась. Любимой пылью надышалась? Надышалась. Опять же, м-да… показала, кто в семье главный. Зачет по феминизму успешно сдан. Теперь можно домой. Домой! Так ей и скажу.

— Именно так?

— Я в том плане, ну, пока не найдем няню. Я же нормальный человек, а не Тит Титыч Изуверов!.. Яся, не бей кувшинчиком об дверь. Яся!

Глиняный черный кувшинчик не выдержал молодецкого удара и раскололся. Яся от неожиданности опешил, а затем хрипло заплакал баритоном. Инга подбежала убирать осколки, а Степа взял на руки сына и стал успокаивающе похлопывать его по спине.

— Не уследил. Охо-хо. Плохая я кормящая мать!

Инга вынесла осколки кувшинчика, вернувшись же, выложила перед Ясей на коврик небьющиеся радости: деревянные ложки, хохломскую братину и вязаного зайца с вязаной морковью.

— Думаю, это его займет!

Некоторое время они со Степой, сидя на диване и сложив на коленях руки, как примерные театральные зрители, наблюдали спектакль «Соло на ложках и братине».

— Во-первых, Степа, — повернулась к нему Инга, — то, что ты остался с сыном, — это по-мужски! Это поступок. Знаешь, Степа, некоторые мужчины умеют говорить о любви, даже очень красиво, и у них на красивых словах все кончается. А ты — делаешь! Я тобой восхищаюсь! Уверена, Юля тоже тобой восхищается! Ты — молодчина.

Степа даже поежился от удовольствия.

— Но во-вторых, Степа, ты — дундук толстокожий! — воскликнула Инга. — Ты дундук и носорог, именно так! Только представь, как твоя жена воспряла за эти дни. У нее выросли крылья! Крылья! А тут ты придешь к ней и скажешь: беру свое слово назад, возвращайся домой!

Степа посмурнел и надулся.

— Ну, со словом — это вы меня прямо на слабо ловите. Яся, брось избушку.

— Она бронзовая, ничего страшного. Ты устал за четыре дня наедине с младенцем, а представь, как она устала за девять месяцев? Одна с вашим Ясей. Если днем ты был на работе, вечером по уши в своих приложениях…

— Брось избушку. Ничего подобного, вечером я ее отпускал в душ! Она в душе минут двадцать плескалась. Каждый день. Жабры можно отрастить за это время!

— Эти двадцать минут для нее — как глоток воздуха, как окошко в стене! — всплеснула полными руками Инга.

— Окошко! Еще скажите, в темнице сырой — окошко, угу, и там мой бедный товарищ, махая крылом… Яся, брось избу!

Яся проигнорировал и эту просьбу, тогда Степа подхватил его на руки и сердито зашагал с ним по комнате.

— Не сырой, но мы про одно — про неволю! — Ингу так разгорячил этот спор, что она тоже вскочила. — Ты, наверно, думаешь: что я об этом могу знать? У меня ведь детей нет. Как ты знаешь, моя мама перед смертью долго болела. Последние два года лежала, из комнаты почти не выходила, а я при ней. Если у меня не было урока, я всегда должна была быть при ней. Такая она стала капризная. Я даже в магазин не могла выйти, она начинала плакать: ты меня бросаешь! Даст сто поручений, и всегда недовольна. А если она заплачет, и я заплачу. С мамой, с любимым человеком — и все равно неволя!

Тут Яся, сидевший на руках у отца, разжал пальцы, и бронзовая избушка, как бомба, упала на этажерку с дребеденью. Пострадали исключительно гражданские лица: фарфоровая балерина, бюстик Бетховена и стеклянный дельфин. После ахов, извинений и наведения порядка Степа сказал:

— Отлично! Юля вырвалась из неволи с орлом молодым, пусть теперь летает. Парит. А я — кто я такой? Я крыльев не заслужил. Угу. Пусть моя игра накрывается медным тазом.

— Нет, ты что-нибудь придумаешь! — решительно возразила Инга. — Но то, что ты отпустил жену, — это благородный и верный поступок, и не надо его портить.

— Да-да-да, пропадай мое приложение.

— Нет, ты что-нибудь придумаешь! Ты найдешь помощь.

— Найду я няню, найду! Только когда? А сейчас что? Сейчас некому, некому помогать нам.

Инга задумалась, расставляя на полке уцелевшие статуэтки и чашки в новом порядке.

— А хотя бы я! — повернулась она к Степе. — Сегодня у меня до семи вечера учеников нет. И еще будут случаи. Вместе справимся! Беру! — Вязаные малинки у нее в ушах решительно подпрыгнули. — Беру терминатора!