Стальная Крыса поет блюз - Гарри Гаррисон

В безмолвии взирал король на группу вооруженных мужчин, сторожко уходящих в лес и исчезающих среди деревьев. Внешне он был спокоен и терпелив, но рука его то и дело тянулась к голове, будто он хотел удостовериться, что корона все еще на месте. Спустя долгое, очень долгое время он выпрямился и повернул голову. Прислушался. В густой листве шуршали неспешные шаги, но напрасно ждал он появления кого-нибудь из воинов. Вышел толстенький уродец – волосы растрепаны, на губах блестят капельки слюны.

– Что ты видел? – спросил король шута.

– Ушли, ваше величество. Все до одного. Точь-в-точь как те, что уходили прежде. Скрылись за деревьями у пруда, и никто не вернулся.

– Никто никогда не возвращается, – горестно молвил король. Его плечи беспомощно поникли, в глазах застыло отчаяние. Он не заметил, как из леса вышел и приблизился к нему юноша; рядом с ним семенил серый молчаливый пес. У шута отвисла челюсть, изо рта вытекла и закачалась, точно маятник, струйка слюны. Он попятился.

– О чем печалишься, о король? – спросил юноша ясным, бодрым голосом.

– О том печалюсь я, что в моем королевстве есть место, где пропадают люди, – пропадают навсегда. Уходят по десять, по двадцать человек, но ни один еще не пришел назад.

– Я пойду туда, – сказал юноша, – но я пойду один.

Больше он не произнес ни слова, только щелкнул пальцами, и собака последовала за ним под сень дубравы. Они пробирались среди деревьев и висячих мхов, огибали груды валежника и топи и наконец подошли к темному пруду. Юноша остановился на берегу, вгляделся в воду – и тут из нее вынырнула рука и схватила пса. Схватила и утащила на дно. Только разбегающиеся круги остались на глади пруда, но и они вскоре исчезли.

Юноша не закричал и не убежал. Лишь кивнул.

– Наверное, это здесь, – сказал он.

Сумрак растаял – да будет свет! Железный Джон сгинул, зал опустел. Я посмотрел на Флойда – он выглядел таким же обалдевшим, как и я.

– Я, должно быть, что-то пропустил.

– Собачонку жалко, – произнес Флойд.

Мы оглянулись на Стинго, тот задумчиво кивнул.

– Это только начало, – пообещал он. – Вы все поймете, когда увидите продолжение.

– Что ты имеешь в виду? Нельзя ли поконкретней?

Стинго отрицательно покачал головой и хмуро сказал:

– Может быть, попозже… хотя вряд ли это понадобится. Сами догадаетесь.

– Ты что, уже видел это кино? – поинтересовался Флойд.

– Нет. Просто я немного разбираюсь в мифологии. Вам лучше досмотреть до конца, тогда и поговорим.

Я хотел было заспорить, но прикусил язык. Потом так потом. Отворилась дверь, появился Золотистый.

– Ты-то нам и нужен. – Я вспомнил недавнее наше решение. – Из достоверных источников мы получили информацию, что завтра на заре открывается рынок.

– Поистине ваши источники достоверны. Завтра – десятый, базарный, день. Кочевники ежедневно загибают палец, и когда пальцы на обеих руках кончаются, это означает…

– Понял, спасибо. Я и без грязных пальцев умею считать до десяти. Мы с друзьями-музыкантами хотим побывать на рынке. Это возможно?

– Достаточно лишь намека, о великий Джим Стальная Крыса.

– Вот я и намекаю. Может кто-нибудь завтра показать нам дорогу?

– Будет несравненно удобнее на огненных колесницах…

– Будет, не спорю. Но удобнее – не значит лучше. Пешая прогулка – чем не удовольствие?

– Пусть будет пешая прогулка, коли таково ваше желание. Мы предоставим эскорт. А теперь, джентльмены, позвольте напомнить, что наступил обеденный час. В вашу честь устраивается банкет. Не соблаговолите ли последовать за мной?

– Веди, дружище! Ты поразишься нашей прожорливости – если, конечно, нам не подсунут треклятые полпеттоны.

Шагая за ним по пятам, я обнаружил, что мои пальцы решили жить по-своему! Вероятнее всего, их вынудило к своеволию мое растревоженное подсознание. Они пробежались по клавиатуре компьютера, и передо мной вспыхнула цифра 19. А рядом – пульсирующая 11.

Еще одиннадцать дней. Будет совсем неплохо, если завтрашний базар что-нибудь даст.

– Эге, а денек-то чудный намечается!

Каждое слово вонзалось в череп, точно ржавая арбалетная стрела. Мало мне растущей пульсирующей головной боли! Я кое-как открыл один глаз, и по нему садистски резануло ярким светом. Сил хватило лишь на то, чтобы распялить в оскале рот. Наш златотканый нянь носился по комнате, раздвигал шторы, подбирал разбросанную одежду, – в общем, был настолько невыносим, насколько это возможно в предрассветный час. Лишь услыхав щелчок наружной двери, я сполз с кровати, выключил пыточные лампы, на четвереньках подобрался к рюкзаку, что покоился у стены. С третьей вялой попытки удалось открыть его и достать пилюлю отрезвина. Я слопал ее всухомятку, уселся и замер, ожидая, когда целительная химия растечется по разбитому телу.

– Что подмешали в зеленое пиво? – прохрипел Флойд и зашелся в кашле. Слушая, как он стонет между приступами, и глядя, как дергается его свесившаяся с кровати голова, я почувствовал себя лучше. Достал еще одну пилюлю и враскачку подошел к его смертному одру.

– А… ну-ка… проглоти… поможет.

– А ничего вечеринка, – благодушно изрек Стинго. Его сцепленные руки уютно покоились на солидном возвышении живота.

– Я сейчас умру, – просипел Флойд, забирая пилюлю слабыми пальцами, – и целый век буду мучительно гореть в аду. Плюс один день.

– Что, бодунчик? – сладеньким тоном осведомился Стинго. – Что ж, на то есть серьезная причина. Я о длительности здешних ночей. Вечеринки тянутся целую вечность. А может, мне просто так показалось с непривычки. Закусили, вздремнули. Проснулись, выпили, закусили. Хорошо, коли меру знаешь, а ну как нет? Мне-то пиво дрянью показалось, я к нему почти не притронулся. Но мясные блюда! Огромные, с овощами, отменной подливкой, вдобавок тут обожают хлеб и красный соус, да еще…

Он не договорил. Шатаясь и стеная, Флойд поднялся на ноги и вышел из комнаты.

– Ты жесток! – Я почмокал сухими губами. Стало чуточку легче.

– При чем тут жестокость? Я правду говорю, вот и все. Прежде всего – дело. А запои, похмелье и кислородное голодание лучше отложить до победной пирушки.

Крыть было нечем. Стинго прав на все сто.

– Намек понял. – Я потянулся за шмотками. – Размеренная жизнь, побольше отдыха и сырых овощей. И конструктивного мышления.

За окном разгоралась заря. Новый день. Еще десять дней – и упадет мой занавес. Пока что я мыслю деструктивно. Я встряхнулся, как мокрая шавка, и пожал плечами, выдавливая дурное настроение.