Канун Дня Всех Святых - Чарльз Уильямс

Он снова стал собой — «плохонькое создание, зато свое»; по крайней мере, его больше не раскачивало то существо на троне. Вернулась природная рассудительность.

Он огляделся и сразу заметил круглое окно. Он услышал голос Клерка, который все еще говорил, но теперь звук был такой глухой и странный, что Ричард едва признал его за голос. Он больше походил на эхо выкрика за углом коридора, только это эхо не усиливало, а ослабляло звук, словно он исходил из глубокого круглого окна в толстой стене. То, что оно круглое — не странно, бывают всякие, а вот почему оно такое толстое? Простое окно, выходящее во двор на какую-то пустую площадку… Нет, кто-то был там, кто-то заглядывал в окно, какая-то женщина.

Он испытал огромное облегчение, когда обнаружил, что это не Лестер. И все же чувствовал, что с Лестер она как-то связана. Она уже входила в комнату, входила прямо сквозь стену. Она улыбнулась, и по этой улыбке Ричард тут же узнал ее. Эвелин, подруга жены, погибшая вместе с ней. Она улыбалась Клерку, и, мельком оглянувшись, Ричард увидел, как по лицу сидящего на троне скользнула гримаса, заменяющая улыбку. Он услышал, как с отзвуком человеческого голоса смешивается другой звук — высокий звук не то трубы, не то флейты, упавший из поднебесья, как птичий крик, только птицы здесь были ни при чем. Ричард прикрыл глаза, но и сквозь опущенные веки видел, как эти двое улыбаются друг другу. И звук, и гримасы с очевидностью подсказали ему, что происходит преступление. Он чувствовал, что стал свидетелем неземной встречи, самым ужасным в которой было именно это показное дружелюбие. Если бы он иначе относился к этим вещам, то сказал бы, что в комнате запахло проклятием и вечными муками. Но тут была только улыбка — ни боли, ни протеста, но какая-то ужасающая непристойность таилась за всем этим. У него на глазах рушился духовный закон. Он видел неподвижно сидящего мужчину и наполовину вышедшую из стены женщину, ничтожнейшее существо, однако настолько исполненное низости, что его чуть не стошнило.

Ричард не знал, сколько это продолжалось; просто вдруг все встали, и он тоже почувствовал, что может держаться на ногах, а потом все, кто был в комнате, повернулись и вышли вон.

Когда Лестер вошла в дом на Хайгейт, по-земному времени было около пяти утра, а в Городе только начинало смеркаться. Этот слой бытия и в пространстве, и во времени мало зависит от своих земных подобий. Сам Город решает, где, как и когда должен жить каждый из его обитателей, пока не освоится в нем. Немногие поначалу понимают, что разные события могут происходить практически одновременно. Вот и Лестер еще не успела отвыкнуть от обычной временной последовательности и не могла воспринимать несколько событий сразу. Здешние старожилы, те, кто давно и свободно жил в Городе, владели иным способом познания, недоступным новичкам, но что и как скажешь о нем, если человеческий язык не в состоянии выразить возможности полновластной, искупленной человеческой природы. Лестер не слишком быстро, но и не медленно выясняла возможности своего нынешнего состояния, но объясняла их пока по-старому.

Она еще не приобрела опыта посмертия, и земные привычки еще не утратили для нее значения.

В прихожей — ей показалось, что это прихожая, — она помедлила. Пожалуй, случившееся слегка потрясло ее. Чтобы попасть в дом, она просто прошла через дверь, не открывая ее! Понаблюдать за собой со стороны не получалось; она и раньше этого не умела, и здесь пока не освоила это довольно полезное качество. Легкость перемещения в пространстве ей понравилась. Если минуту назад ей казалось, что кто-то не хочет пускать ее к Бетти, то теперь дело обстояло иначе. Раз она так легко проникла сюда, то наверное и дальше пойдет не хуже. Однако не померещился ли ей этот плач? Сейчас, кажется, все тихо. Она почти ничего не видела, однако темнота была естественной и даже приятной после призрачного, мертвенного полусвета, разлитого везде в Городе. Правда, так продолжалось недолго. Светлее не стало, но теперь она могла разглядеть впереди небольшой зал и кон-. туры немногочисленной мебели, только цвет обивки никак не удавалось разобрать. Лестер даже вздрогнула от острой тоски по своим любимым вещам, оставшимся в их маленькой квартирке. Именно это ощущение вернуло ее к действительности. Так бывает, когда человек просыпается в незнакомой обстановке и мгновенно понимает, насколько все вокруг чуждо ему. Ее совершенно не интересовало, как обставила леди Уоллингфорд свою гостиную, но раз уж она все равно видит в темноте… Она еще некоторое время постояла, но не услышала ни звука.

У себя наверху в этот момент Бетти действительно перестала плакать. Ее мучители ушли, оставив ее в полном изнеможении. Мать отправилась к себе в комнату, чтобы расшифровать запись отчета Бетти. Она начала стенографировать давным-давно, во время их первых с Клерком экспериментов, теперь это просто вошло в привычку. Нужда в записях отпала, когда выяснилось, что Саймон все помнит и так. Поначалу он мог забыть какую-нибудь деталь, но уже давно об этом и речи не было. Он даже не интересовался, что она пишет, и вообще все чаще поручал ей всякую черновую работу. Но она продолжала делать то, что считала нужным.

Клерк, выйдя из комнаты Бетти, медленно направился к лестнице. Ум его пребывал в некотором замешательстве. В первый раз за последние годы, сообщая мировые новости, Бетти ни разу не упомянула его имени. Это было странно. Возможно, какая-нибудь случайность помешала его появлению на первых полосах газет. А может быть, она слишком устала, чтобы пересказывать все.

Или он сам… Нет, о таком он даже думать не хотел. Он давно чувствовал, что пора окончательно отправлять его подопечную в иной мир. Она осмотрится на месте, и постепенно расскажет обо всем, что узнает сама; у него отпадет нужда пользоваться не всегда понятной, а иногда и недостоверной информацией из газет. До сих пор ему ни разу не удалось протолкнуть ее подальше во времени.

Если он пытался это сделать, то по возвращении она только стонала: «Дождь! Дождь!» На нее обрушивались буквально потоки воды, словно само время превращалось в дождь и заливало, или даже смывало все. Когда Бетти совсем переселится в тот мир, все пойдет по-другому. Ей не будут мешать мысли о возвращении, она привыкнет к дождю, пройдет сквозь него, и сообщит наконец, что находится по ту сторону водяной завесы.

Можно и сейчас заставить ее, но тогда есть риск, и немалый, что она не выдержит, а терять ее ради простого любопытства нельзя ни в коем случае. Лицо его прояснилось, он дошел до лестницы и начал спускаться. Вставала луна, но свет ее пока не попадал в окна, прихожая. внизу тонула в темноте. На полпути он внезапно остановился. У подножия лестницы кто-то был.

В отличие от Лестер, Саймон не мог видеть в темноте.

Никакая магия не могла даровать ему возможностей посмертного бытия. Он не верил, что смерть может застать его врасплох, он долго и упорно готовился к самым невероятным опасностям. Несколько раз слуги по его приказу устраивали настоящие покушения, и он всегда справлялся с ними. Но тем самым он отгораживался и от возможностей, которые открывает человеку только смерть. Он не мог отдаться ей так же просто, как тот, другой сын еврейской девушки. Тот другой отказался сотворить чудо и спасти себя. Он принял смерть в неведении и боли, разделив удел всех остальных людей на земле. Клерк считал это его провалом и твердо намеревался избежать и боли, и неведения. Так что теперь он мог рассчитывать только на собственные силы.