Наш последний эшелон - Роман Сенчин

А колбасу на батончики «Марс».

Стоит теперь народ отважный,

Стоит и ночью, и зимой,

Стоит и торгует, чем придется,

Стоит и торгует сам собой.

Деньжата стали самым главным,

Главнее жизни и души,

Торговля стала самой жизнью,

А люди стали – торгаши.

Торговля смертью,

Торговля душой,

Торговля семечками и лапшой,

Торговля мехом и трусами,

Торговля мясом, огурцами,

Торговля самими собой,

Торговля своей судьбой.

Хой!

Президент . Да, э-э, Вадим, с беспорядочной торговлей, понимаешь, надо что-то решать. Вот и Польков жалуется: везде, мол, торгуют. Указа просит. М-да, будем, понимаешь, работать…

Марина (поднимается). Ну, нам пора, Егор Егорович.

Президент . Да-да, ребятки. Давайте-ка я вас обниму, понимаешь… Скучать буду.

Марина . А вы к нам приезжайте…

Вадим . Конечно, Егор Егорыч, как-нибудь в отпуск. Места, правда, неважные и загазованность… Квартира тоже…. две комнаты, а нас там будет пятеро теперь. У меня ведь еще братишка есть младший. Но все-таки приезжайте!

Президент (кивает). Приеду, приеду. Вот, э-э, отставку дадут, и приеду. К тому времени у вас, понимаешь, и внуки пойдут (смеется) , все дела, понимаешь…

Обнимаются. Президент провожает Марину и Вадима до двери.

Ну, до встречи, ребятки! Ни пуха вам, ни пера!

Смотрит им вслед. Затем ходит по кабинету со вздохами и бормотаниями. Вдруг видит на столе деньги, а на диване гитару.

Э-э, понимаешь? (Хватает деньги и гитару, выбегает из кабинета.)

Немного погодя слышатся крики, шум, восклицания. В кабинет быстро входит президент , за ним жена .

Отвяжись ты от меня, в самом деле!

Жена президента . Родным людям, родному внучеку на Хургаду жалеет, а каким-то проходимцам, понимаешь, – нате, пожалуйста!

Президент (мечется по кабинету). Отстань ты, надоела!

Жена президента (останавливается, словно пораженная догадкой). А-а! Я давно, кстати, заметила! Да-да, насчет этой Марины… какими глазами ты на нее смотришь! Теперь-то я все поняла! Вот ты, Егорушка, како-ов!..

Президент (мечется по кабинету) . Меня чиканет сейчас, понимаешь, меня сейчас чиканет!

Жена президента . Ладно, Егорушка, ладно… Ты у меня еще покувыркаешься, в самом деле. Я тебе такой скандал закачу!.. (Трясет кулаком и быстро уходит.)

Президент (ходит по кабинету, сжав голову руками). Как жить? Боже, как же мне жить?! Ох как тяжело! (Подходит к столу.) Толь ко это поможет, понимаешь, стабилизирует… (Наливает «Русской» водки.) Тяжела ты, жизнь! (Пьет.) О-о-о-охх! Вот… сила! Вот, понимаешь!.. (Трет горло.) Ничо, мы им еще, э-э, покажем… Курва ты старая… Мы всё мировое пространство интегрировать будем! (Делает выразительный жест.) Ничо-о! (Включает магнитофон.)

«Телефон доверия президенту. Москва. 999-08-99. (Гудки.) «Глубокоуважаемый Егор Егорович! Говорит профессор Санкт-Петербургского университета Лыдыш Анатолий Львович. Хочется вам сказать, что я и вся наша профессура, вся петербургская интеллигенция – за вас и только за вас! Проводите реформы, а мы будем вам помогать. Спасибо! Удачи!» (Гудки.) «Алле! Алле! Можно говорить, да? Я – Степан Кара-оол из Тыва республики. Я чабан. Я был в степи, когда вы к нам прилетали, но все равно я вас уважаю. Раньше, кроме тушенки, у нас ничего в магазинах не было, а теперь все есть, и водка есть. Вам я говорю – ча! А этим ( президент кивает в сторону шкафа ) – решительное чок!»

Президент стоит посреди кабинета. Ноги широко расставлены, руки сжаты в кулаки. В его фигуре чувствуется несокрушимость и твердость, но в то же время что-то зыбкое и жалкое.

«Здравствуйте, милый президент Егор Егорович. Меня зовут Зоя Порташева, я ткачиха из города Иванова. Хотя сейчас нам приходится трудно, но мы верим в ваши реформы, в ваш ум и энергию. Мы, ткачихи, желаем вам еще раз быть президентом, а потом еще раз. Мы еще желаем вам здоровья, счастья и чтобы все ваши начинания всегда воплощались в жизнь!»

Звук затихает, свет медленно гаснет, занавес съезжается.

Конец

1996 г.

Прямоугольник окна становится все светлее. Шторы уже не могут сдержать утро, и оно вливается в комнату, наполняет ее гулом очнувшегося города. Забытье уходит, оставляя после себя привычную тяжесть неспокойного сна, которая сменится скоро другой – тяжестью очередного дня.

Ганин смотрит на будильник. Без пятнадцати семь; еще десяток минут можно полежать в тепле постели, позевать, «поваляться», как называла это когда-то мама. Впереди все известно, все столько раз пережито, что заглядывать туда нет никакого желания. Просто сейчас затарахтит «Рассвет» – и начнется.

Хрипло, нехорошо кашлянула во сне жена. Да, она часто просыпалась сегодня, кашляла, принимала таблетки. Ганин спрашивал, как ей, она шептала в ответ неразборчивое и засыпала. И он тоже скорей засыпал, словно ловил жадным сопением минуты бесчувствия… Татьяна на седьмом месяце, пора бы закончить с торговлей – сидеть целыми днями на улице перед столиком с розетками, изолентой, электрокипятильниками, но сейчас это единственные денежные поступления, хоть небольшие (на самое необходимое), но постоянные. На заводе про зарплату совсем забыли. Вот четыре дня как слегла Татьяна, простудилась, и на хлеб уже нет. И обратиться не к кому, у всех такие проблемы.

Вот-вот сработает старый, но безотказный будильник; пять раз в неделю поднимающий Ганина на давно надоевшую работу, толкающий дальше по плоской, однообразной дорожке жизни. Многие ушли с завода: те, кто порасторопней и поумней – завели свое дело, другие – в грузчики или еще куда-нибудь, где за работу стабильно платят, пусть даже нанимают на один день. А Ганин остался. Уже и не надеется, что на заводе дела поправятся, но что он еще умеет? Как во время производственной практики получил специальность формовщика (каждую пятницу в девятом-десятом классах возили парней на шефский завод, обучали ремеслу изготовления железобетонных изделий), так и пошел туда в семнадцать лет. С тех пор там работает. Можно, конечно, уйти, найти место получше…

Минутная стрелка добралась до верхушки циферблата. Ганин вдавил кнопку, опережая тарахтенье, выбрался из-под одеяла. Жена, потревоженная его шевелениями, проснулась, закашляла.

– Я сам соберусь, лежи, Тань, – шепнул Ганин, провел ладонью по ее волосам. – Как тебе?

– Да вроде температуру сбила…

Голос у Татьяны глухой, усталый. Он теперь обычно такой, эти годы замужней жизни… Женились они в сентябре, будто начали новый учебный год, обоим не исполнилось тогда еще восемнадцати. И учились в одной школе, в параллельных классах. Татьяна сдавала выпускные экзамены беременной – «залетела», неизвестно только, от Саши Ганина или другого какого-то парня. Но женился на ней Ганин; они не любили друг друга, просто, наверное, нужно было жениться, поскорей уйти от родителей. И вот теперь живут в двухкомнатной, неплохой, вообще-то, квартире; мать Татьяны сошлась с мужчиной, переехала к нему в частный дом, освободила жилплощадь для молодых.