Повседневная жизнь этрусков - Жак Эргон

Некоторые из них, самые пышные и древние, открывшие потрясенному XIX веку сокровища этрусских царей, на самом деле были сооружены для цариц. Это совершенно точно можно утверждать по поводу гробницы Реголини-Галасси в Цере, датируемой приблизительно 650 годом до н. э.: подземная гробница представляла собой склеп в конце длинного коридора, в стенах которого были прорублены две ниши: в правой, вместе с оружием и парадной колесницей, хранилась урна с прахом воина, с лошадью на крышке; в передней части был погребен еще один мужчина, посреди богатой утвари, серебряных и бронзовых сосудов, часть которых занимала левую нишу; но собственно в склепе, на полу, усыпанном золотом, серебром и пластинками слоновой кости, рядом с троном, лежал скелет, покрытый женскими украшениями. Именно для этой женщины была предназначена гробница, и ее имя — Larthia — выгравировано на серебряных бокалах и кубках.

Можно только строить предположения о том, что связывало между собой троих усопших. Во всяком случае, главенствующее положение принадлежит Ларсии. Эта царица, к которой после смерти присоединились, заняв нижестоящее положение, представитель царского рода, похороненный в преддверии, и воин, прах которого покоится в правой нише, просто создана для того, чтобы стать героиней романов. Смешение разных погребальных обрядов — захоронения в землю и кремации, — различие в образе жизни между воином и придворным, о чем говорит оружие одного и драгоценная утварь другого, взбудоражат чье угодно воображение. Один из крупнейших ученых поддался искушению предположить, что воин — это поверженный враг или раб, принесенный в жертву духам предков царя, захороненного в преддверии, а сама Ларсия — почему бы нет? — его вдова, вынужденная, подобно индусским женам, последовать за мужем в могилу. Луиджи Парети, совсем недавно исследовавший гробницу Реголини-Галасси, высказывается более осторожно: «Предположительные свидетельства матриархата в этрусском обществе, несомненно, преувеличены. Тем не менее в древности женщина царского рода в Цере могла играть такую же независимую роль, какую римская историческая традиция приписывает Танаквили, супруге Тарквиния Старшего, способствовавшей восшествию на римский престол сначала своего мужа, а потом своего протеже Сервия Туллия».

Более того, Ларсия, возможно, не была исключением. Гробница Бернардини из Пренесте, вероятно, относящаяся к тому же периоду, что и гробница Реголини-Галасси из Цере, и заключающая в себе не меньше чудес, перестала быть безымянной. Расчистив один из больших серебряных кубков, которые там хранились, археологи обнаружили на нем гравировку с именем Vetusia. Это латинское имя, которое в результате фонетического искажения — ротацизма — после IV века до н. э. закрепилось в форме «Ветурия». В начале V века до н. э. среди римских консулов еще встречались Ветузии. Латинское имя не было чем-то из ряда вон выходящим в Пренесте, латинском городке. Но для нас важно то, что единственное имя владельца, до сих пор обнаруженное в гробнице Бернардини, это имя женщины — Ветузии.

Возникает вопрос: почему и в Цере, и в Пренесте Ларсия и Ветузия заявляют о своих правах владения только на серебряной посуде? В гробнице Бернардини найдена единственная надпись, но в гробнице Реголини-Галасси имя Ларсии повторяется на пяти кубках, шести чашах и небольшой серебряной амфоре, тогда как имени ее спутника из коридора нет ни на одном из принадлежавших ему серебряных кубков, да и на фибулах, браслетах и золотых пластинах, украшавших царицу, нет никаких надписей. В то время, в середине VII века до н. э., в Греции, Афинах, Эгине и Коринфе начинают чеканить серебряную монету. Может быть, серебро могло соблазнить воров, думавших его переплавить? Исчислялось ли приданое этрусской принцессы в серебряных сосудах? Судить об этом мы пока не можем.

Отметим, однако, что даже позднее, к концу VI — началу V века до н. э., когда Цере находился на вершине своего могущества, женщины-аристократки не отказались если не от права на трон, то, по меньшей мере, от владения дорогой утварью. Это подтверждается находками, сделанными в начале XX века в некрополе на холме Бандитачча археологом Раньеро Менгарелли, в частности, в так называемой гробнице Греческих ваз. Мы еще вернемся к этой гробнице, когда речь пойдет об этрусском доме, точно воспроизводимом в архитектуре погребальных сооружений. Планировка и убранство этой гробницы говорят о классическом вкусе тех, для кого она была вырублена, а поверх насыпан высокий курган, поглотивший три соседние могилы их предков. Полторы сотни краснофигурных и чернофигурных аттических ваз строгого стиля и зачастую среднего качества, скопившиеся здесь за два-три поколения, показывают, с каким рвением начиная с 550 года до н. э., когда Тарквинии правили в Риме, знатная семья из Цере собирала керамические изделия и вообще самые утонченные предметы эллинской цивилизации.

Среди находок, обнаруженных в гробнице Греческих ваз, имеются три изделия, подписанные именем гончара Никосфена, две чернофигурные амфоры и одна краснофигурная пиксида (коробочка для хранения косметики). На двух амфорах Никосфена изображены различные сюжеты: на одной — шествие животных, на другой — танец силенов и менад. Обе они, словно нарочно, одинаковой высоты — 31 сантиметр, — и на обеих внизу написано имя владельца: «mi culnaial» — «я принадлежу Culni». Эта Кульни — женщина. Кстати, Кульни сочла нужным написать свое имя и на двух чернофигурных кувшинах, называемых ольпами, датируемых, как и амфоры Никосфена, приблизительно 530 годом до н. э. В поисках других надписей была обнаружена только одна, на подножии третьей ольпы: «mi atiial» — «я принадлежу Ати». Таким образом две женщины, Кульни и Ати, согревают холодную гробницу теплом живых людей. И делают они это, особенно Кульни, в весьма выразительной манере. Кульни нравились аттические вазы, она отдавала предпочтение авторским изделиям и питала особую любовь к изгибам амфор Никосфена. Однако одна амфора от Никосфена — хорошо, а две, да еще обе высотой 31 сантиметр, — это уже эстетика. Эти амфоры-близнецы должны были составлять пару, стоя по обе стороны от двери. Кульни обладала чувством симметрии, согласующимся с архитектурным стилем гробницы, в которой она похоронена. Этрусские женщины второй половины VI века до н. э., в то время как их мужья бороздили моря, сражались у Алерии и побивали камнями пленных фокейцев, играли активную роль в эллинизации своей страны.

Разумеется, на метках, сделанных на личных вещах, находили и мужские имена, хотя в Цере они встречаются очень редко. Зато в Греции, насколько можно судить по надписям на керамических изделиях с агоры Афин или Ольвии, мы не найдем пометок, сделанных женщиной. Конечно, в «Экономике» Ксенофонта Исхомах поручает своей супруге заботу о домашнем хозяйстве: «Как приятно видеть, что сандалии выстроены в рад, что бронзовые вазы, посуда и котелки так аккуратно расставлены по местам! Кухонная утварь подобрана тщательно, как участники хора, и повсюду такой порядок!» Но если бы добросовестная хозяйка, имя которой Ксенофонт, кстати, забывает нам сообщить, вздумала поставить свою метку на посуде, вышел бы скандал. Не делая далекоидущих выводов, заключим из этого, что этрусские женщины золотого века имели право лично владеть амфорами Никосфена и были порой весьма образованными. Разве такое не повторялось в другие эпохи? Например, в период поздней Римской империи христианство нашло самых лучших последователей, а святой Иероним самых отзывчивых слушателей именно среди римских аристократок, чьи мужья-полуварвары пропадали где-то на границе.