Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков

— Азохен вэй! Ладно, давайте свои восемьдесят копеек, а то ведь вы никогда не уйдете.

— Эх, пан Шлагбаум, вот умеете вы уговаривать! Все-таки, есть у вашего народа коммерческая жилка.

— Конечно-конечно, вы пришли, рассказали мне какие-то страшные вещи, обвинили во всех смертных грехах и, можно сказать, ограбили, а теперь говорите, что у бедных евреев есть "коммерческая жилка"! Скажите, а это не вы искали родных человека по имени Марк Бернес?

— Нет, а кто это?

— О, не берите в голову! Не вы, так не вы. Старый Шлагбаум не лезет в чужие дела и хочет лишь, чтобы его оставили в покое.

Алексей Лиховцев гулял по Бердичевским улицам в самом прекрасном расположении духа, что случалось с ним не так часто. Он возвращался с почтамта, отправив письма своим родным и близким. Родственников у него было немного, только мать и младшая сестра — гимназистка. И надо сказать, что его решение уйти в армию было для них ударом. Разумеется, они вполне сочувствовали угнетаемым балканским славянам и были бы рады узнать об их освобождении, но вот к тому, что их любимый Лешенька вступит в ряды "освободителей" оказались решительно не готовы. Дело в том, что их финансовые дела находились в весьма плачевном состоянии и Алексей был единственной надеждой на исправление ситуации. То есть, надо потерпеть совсем немножко, он окончит учебу в университете и сможет поступить на службу, после чего жизнь непременно наладится. Увы, вчерашний студент надел форму вольноопределяющегося и отправился на войну.

Елена — так звали сестру Лиховцева, горячо поддержала решение любимого брата, а вот мать… Евдокия Александровна едва не слегла от огорчения, но делать было нечего, и она благословила своего непутевого отпрыска на ратный подвиг. Теперь пользуясь всякой свободной минутой, он садился писать письма, в которых старался максимально подробно описывать свои будни, делая упор на то, что все это совершенно безопасно и потому родным не о чем беспокоиться. Другим адресатом для его писем была, конечно же, Софья. Любовь к этой необыкновенной девушке окрыляла Алексея, давала силы переносить любые тяготы и лишения и давала смысл его существованию. Возможность писать ей была отдушиной для молодого человека и он, конечно же, пользовался ей. Однако, делать это следовало, сохраняя известную осторожность. Помолвлены они не были, так что о чувствах было лучше умалчивать, ведь письма ненароком могли прочитать домашние Софьи Модестовны и бог знает что подумать. Но как удержать в себе рвущуюся наружу любовь? Хотя, кажется, на сей раз ему удалось найти слова, которыми получилось выразить свое состояние, оставшись при этом в рамках приличий, и Лиховцев, отправив свое послание, возвращался в приподнятом расположении духа.

Так он шел, улыбаясь своим мыслям, и машинально козыряя встречным офицерам, пока не заметил впереди двух солдат. Разумеется, это были солдаты его полка, других в Бердичеве просто не было, но всех их он, конечно же, не знал. Присмотревшись, Алексей понял, что это его приятели Дмитрий и Федор, с которыми он расстался еще утром. Шматов, у которого на спине висел довольно увесистый мешок, едва поспевал за решительно шагавшим Будищевым, а тот, казалось, не обращал ни малейшего внимания на неудобства своего товарища.

— Эй, погодите! — крикнул Лиховцев, — я с вами.

Федя, увидев вольнопера приветливо улыбнулся, а вот его спутник не выказал ни малейшей радости, как впрочем, и неудовольствия.

— Ну, что, отправил письма? — равнодушным голосом спросил он.

— Да, — просто ответил Алексей поравнявшись. — А вы, я гляжу, с покупками?

— Ага, — словоохотливо отвечал Шматов, — тут и булки и колбаса и даже водка. Не знаю, правда, зачем их Граф набрал…

— А что такое?

— Да тут такое дело, взяли мы булку перекусить, разломили, а там таракан! Дмитрий такой шум поднял, хоть святых выноси.

— Темный ты человек, Федя, — вздохнул Будищев. — Ну, откуда в пекарне, да еще в еврейской, святые? Тем более, если они булки с тараканами пекут.

— Так зачем ты их взял?

— Как зачем, давали вот и взял.

— А если они тоже…

— Ой, ну мало ли, один раз обмишулились люди, с кем не бывает!

— А в колбасе…

— Так, Федор, хорош распотякивать! Еще чего доброго, господину студенту аппетит испортишь.

— А что в колбасе? — удивился Лиховцев.

— Поверь мне, Леша, есть вещи, которые лучше не знать!

— Да? А с водкой хоть все в порядке…

— За водку на этот раз пришлось заплатить. Но я работаю над этим.

— Простите, Дмитрий, но я решительно ничего не понимаю!

— И слава богу. Чем меньше людей знают про схему, тем больше она может принести прибыли.

— Послушай. Граф, — просительно протянул Шматов, — а давай пряников купим, ну хоть на пятак?

— На сладкое потянуло?

— Оксану угостим…

— Угу, и ее мачеху заодно.

— Да ладно тебе!

— Простите, Дмитрий, — вмешался Лиховцев, — мне отчего-то кажется, что вы стали хуже относиться к нашей милой хозяйке. Вам Ганна чем-то не нравится?

— А она не катеринка[17] чтобы всем нравиться. Ладно, уговорил, черт языкатый! Вот тебе пятак, только в лавку сам сбегаешь, а то меня и так скоро весь Бердичев в лицо знать будет.

Закончив с делами в городе, солдаты отправились назад, в ставшую если не родной, то уж точно привычной, деревню. Хотя погода была безветренной, крепчавший мороз заставлял их поторапливаться, и не прошло и двух часов, как они прошли маршем добрый десяток верст. Семеновка встретила их запахом дыма и лаем собак, но приятели не обращая внимания на деревенских кабысдохов направились к своей хате. Охрима дома не было, Штерн заступил в караул, и только Ганна суетилась у печи. Было довольно жарко, и молодая женщина скинула верхнюю вышитую искусным узором сорочку, оставшись в одной нижней и юбке.

Ввалившиеся с холода солдаты остановились как громом пораженные, но та, не обращая на них ни малейшего внимания, продолжила заниматься своим делом. Федька, едва размотав башлык, так и остался бы глазеть на открытые немного полные руки, выглядывавшие из разреза плечи и высокую грудь, которую почти не скрывала обтягивающая ее рубаха, но застеснявшийся Лиховцев ткнул его в бок и солдаты принялись отряхивать друг друга от снега. Только Будищев, как ни в чем не бывало, скинул уже шинель и прошел в угол, где и устроился на лавке.

— Как погуляли? — поинтересовалась хозяйка.

— Хорошо, — отозвался Шматов, не отрывая от нее взгляд.

— Что нового в местечке?

— Стоит покуда… а ты, Аннушка, хлеб печешь?