Тайный мессия - Дж. Р. Лэнкфорд

– Мы вернебся, чтобы забрать вас, к боловине восьбого утра.

Он протянул им ключи от номера.

Пол не представил друг другу Кевина и Ханифа. Кивнул на прощание Ханифу, забрал Зению и последовал за портье в их комнаты: белые стены, белые покрывала на кроватях, плетеные коврики, местные безделушки – роскошь современной Африки. Пол слышал, как шумит Индийский океан за зелеными жалюзи его балкона. Дверь между двумя комнатами предлагала второй шанс на интимную близость.

Зения вошла в его номер, но, не успел Пол заговорить, шагнула за эту дверь в свою комнату, помахала, закрыла дверь за собой и заперла.

– Спокойной ночи, Зения! – окликнул он.

Она не ответила. Такая вот она была.

Пол Джозеф склонил голову, сложил руки и попросил бога простить его прегрешения. Кто-то постучал, и он встал, чтобы впустить в номер улыбающегося африканца, который принес салат из лобстеров и шампанское. Все это было греховно восхитительным, как и Зения. Пол вздохнул, съел салат и выпил шампанского, глядя через балконную дверь. Потом разделся, набрал воды в чистую ванну и залез в нее, желая, чтобы Зения была в ванне вместе с ним. Он заставил себя не думать о ней и быть благодарным за то, что завтра их отвезут на машине в Мбею после отличного отдыха.

Ахмеда не было в номере. Он уговорил Аджию попытаться встретиться с ним. Чтобы сделать это, ей придется улизнуть от строгих родителей-мусульман, которые собирались защищать ее до замужества, хотя ей было уже двадцать четыре года. До Ахмеда доходили слухи, что в ее дом захаживает мужчина-суахили, навещая ее и родителей. Ему требовалось выяснить, правда ли это. Если правда, он не собирался устраивать ради нее никаких джихадов – ни за что, если у нее есть поклонник с серьезными намерениями.

Взволнованный, Ахмед нетерпеливо ожидал в вестибюле отеля «Устричная бухта» под большой красивой фотографией белых коров и рогатых быков – наверное, восточноафриканских зебу, названных в честь племени, которое вывело их. Глаза у быков были оленьи, морды имели благородное выражение.

Прислушиваясь, не приближается ли такси по Тур-драйв, Бургиба воображал, как встретится с Аджией. Этот первоклассный западный отель, похожий на дом друга, собравшегося побаловать гостей, был одним из немногих мест, куда Аджия могла без опаски явиться одна. Погрузившись в мысли, Ахмед даже не заметил, как она появилась. Висевшие в арочном проеме белые занавеси обрамляли ее темную красоту.

Аджия была в красочной национальной восточноафриканской доти. Этот наряд состоял из двух прямоугольных кусков материи, называемых канга: один облекал девушку от талии до лодыжек, другой, точно такой же, она накинула на голову и плечи. Золотистая головная повязка через лоб удерживала завитки ее волос, обрамлявшие лицо и грациозную шею. Кожа ее была цвета меди, лишь ненамного темнее кожи Ахмеда, темно-серые глаза сияли ярче звезд. Аджия могла быть потомком и Клеопатры, и Нефертити. Бармен, который обращался с Ахмедом, как с давно потерянным братом, казалось, был ею просто заворожен.

Бургиба встал, вновь преисполнившись надежд, но, когда он приблизился к Аджии, сердце его упало. Канга в Восточной Африке были очень популярны, их носили и мужчины, и женщины. Эта одежда – шедевр их культуры, и ею часто пользовались для того, чтобы передать послание, особенно в Кении, где Аджия и ее подруги ходили в частную школу. Ахмед узнал кокосовую пальму на коричневом и желтом фоне прямоугольных кусков материи и ниже – послание, «джину» [63], вытисненную прописными буквами. Ему не требовалось читать, чтобы знать, что там написано на суахили: «Странно, когда высохший кокосовый орех желает разбить камень». Аджия была камнем, а он – высохшим кокосовым орехом. Это был упрек. Она не оставляла ему надежды. Но почему же она пришла?

Плодородное кокосовое дерево намекало также на то, что она должным образом воспитана – неважно, что встречается с ним в отеле посреди ночи.

Когда Ахмед подошел, Аджия поклонилась, и он кивнул. Поскольку они были мусульманами, рукопожатие было бы неуместным. Он знал, что Аджия предпочитает светские приветствия исламским.

Ахмед заговорил на суахили:

– Хабари гани, дада Аджия? [64]

– Нзуриф, ндугу Ханиф [65].

Аджия никогда не слышала имя «Ахмед Бургиба». Они называли друг друга брат и сестра, потому что в Танзании мужчины адресуются друг к другу или «ндугу» – брат, или «баба» – отец, или «мзи» – «старик», или «бвана» – господин. А о женщинах говорят «дада» – сестра, «мама» – мать, «биби» – бабушка или госпожа.

– Ты добралась благополучно, неприятностей не было?

Она покачала головой и спросила:

– Хакуна матата?

«У тебя все в порядке?»

– Нимефарахи, дада [66].

Здесь нельзя было поздороваться так коротко, как здороваются в Америке.

– Джинзи ни мама яко?

«Как здоровье твоей матери?»

– Яйя ни визари [67].

– На яко? [68]

– Ни визари сан.

«Очень хорошо».

Держась на почтительном расстоянии, он проводил ее к окну, которое выходило на океан. Они сели бок о бок на ротанговые сиденья. Ненавязчиво появился бармен и спросил, что они хотели бы выпить. Для нее – никаких британских «Pimm’s» или другого алкоголя. Аджия заказала «Стоуни Тангавизи» – крепкий имбирный эль.

– Ты так хорошо выглядишь, – рискнул сказать Ахмед.

– Асанте [69].

– Асанте кушукуру [70]. Что говорят твои строгие родители насчет того, что ты носишь кангу вместо мусульманских хинджаба или абаи?

Ее красивые губы раздвинулись в медленной улыбке, похожей на полумесяц в сумерки.

– Они беспокоятся, что мной овладел злой джинн или колдун наслал на меня чары.

Кто мог подумать, что такой красавицей овладело нечто злое? Чтобы выказать свое уважение, он не засмеялся. В Африке колдовство было реальным.