Саракш: Кольцо ненависти - Владимир Контровский

— Вы едете тоже?

— Нет… Мне нельзя покидать столицу, — Сикорски тяжело вздохнул. — За Временным Советом нужен глаз да глаз, иначе они тут такого натворят, что даже вторжение заокеанских головорезов покажется детской шалостью.

— Рудольф, я готов, но вы, же понимаете, что военачальник из меня…

— Будут у тебя военспецы, — успокоил его Странник, — есть у меня… лояльные. А твоя задача — держаться, держаться изо всех сил, пока не станет ясно, что затеяли эти морские демоны. Ну и я тут кое-что подготовлю — за то время, которое ты для меня выиграешь. Все, прогрессор, — действуй. Я буду на связи — вызывай меня по нашему каналу в любое время.

* * *

Над берегом клубился черный дым, похожий на грязную вату. Метрах в трехстах от воды ярко пылал танк с развороченными бортами; поодаль, скрытое в густом дыму, горело еще что-то. А над городом-портом, на направлении главного удара, дым висел темной тучей, напоминавшей грозовое облако, которое никак не может разродиться дождем, а только мечет во все стороны громы и молнии.

Адмирал Сугга Хоронити опустил бинокль, повернулся к офицеру связи, сидевшему за портативным переносным пультом, и отрывисто бросил несколько слов. Особой нужды в дополнительных распоряжениях не было — все шло по плану, — однако флот должен знать, что его командующий бдительно следит за неукоснительным исполнением воли Белого Города и не упускает ни одной мелочи.

Оснований для беспокойства не было. Как и ожидалось, флот имперцев — адмирал знал, что самая крупная из Старых Стран, сохранившая жалкое подобие былого величия, давно перестала быть империей, но по привычке именовал врагов имперцами — реального сопротивления не оказал. Флота у них уже не было. Одинокий сторожевой корабль успел сделать всего лишь с десяток безрезультатных выстрелов, а потом получил торпеду, переломившую его надвое, и счетверенные автоматические пушки «морских змеев» раскрошили его плавающие обломки вместе с цеплявшимися за них уцелевшими моряками. Не появилась и авиация противника — Хоронити подозревал, что у имперцев не осталось практически ничего, способного летать и бомбить.

Высадка десанта началась одновременно на всем протяжении стапятидесятимильной береговой полосы. Кое-где мобильные отряды берегового патруля встретили десантников яростным огнем — как обычно, — но не могли остановить вторжение такого масштаба. Залпы тяжелых орудий выдавили их с берега — Легион отступал, огрызаясь и цепляясь за каждый бугорок. Захваченный айкрами плацдарм расширялся, словно рана, распарываемая клинком.

Основной целью армады вторжения, рассеявшей внимание защитников материка отвлекающими ударами, был порт. Плавающие танки и пехотинцы легко могли выбраться на пологий берег в любой его точке, однако для выгрузки того, что скрывалось в объемистых трюмах пузатых, словно обожравшиеся рыбы-дьяволы, транспортных субмарин второго эшелона, требовались капитальные бетонные пирсы — конечный успех всей операции зависел от захвата города-порта. И захватить его надо было как можно скорее, пока староимперцы не опомнились, не оценили невиданный размах высадки и не пустили в ход атомное оружие — с такой возможностью командующий группой флотов «С» не мог не считаться.

Хвала Владыке Глубин, обошлось. На улицах города еще стреляли, а к берегу уже направились тяжелые субмарины-транспорты, которым больше не угрожали умолкнувшие батареи на волноломах атакованного порта. Не все причалы могли принять эти корабли из-за их большой осадки, но это не остановило островитян.

…Возле громадной туши транспорта колыхались на волне звенья составного понтона; по ним шустрыми муравьями сновали матросы, собирая элементы плавучего сооружения в единое целое. Распахнулся бортовой лацпорт, из него со скрипучим лязгом выдвинулись две параллельные стальные балки, похожие на лапы чудовища Лапы напряглись — по ним из брюха транспортной субмарины с натугой перемещалось что-то очень тяжелое. Сугга Хоронити внимательно следил за происходящим в бинокль: началось самое ответственное.

Из темноты трюма, подсвеченной огнями прожекторов, показалось рыло громоздкой боевой машины. Покачивая в воздухе широкими гусеницами, машина медленно ползла по направляющим балкам, нависавшим над понтоном. Самоходная ракетная установка — Сугга Хоронити и офицеры его штаба знали, какой боеголовкой снабжена ракета, покоившаяся на гусеничном шасси, и на мостике флагманской «белой змеи» повисло напряженное молчание.

Понтон дрогнул. Операторы с ювелирной точностью опустили на него многотонный груз, и адмирал вытер вспотевший лоб, вспомнив, как в далеком детстве выскакивала у него из-под ноги плавающая доска, если неосторожно наступить на ее край.

Вскипели буруны. Буксируемый понтон двинулся к берегу, а его место уже занимал другой. Балки втянулись, и в трюме транспортной субмарины проворные матросы грузовой команды уже заводили цепи на следующую тяжелую машину.

Прорвавшись сквозь полосу густого дыма, перечеркнувшую порт, понтон нацелился на низкий причал. Рожденные Морем отлично управлялись со всем, что держится на воде: природное чутье позволяло им чувствовать продолжением своего тела и каноэ, и подводный авианосец. Носовая часть понтона ткнулась в причал; стальные нити швартовых плотно притянули шаткое сооружение к невысокой бетонной стенке. Утробно взревел мотор самоходки, и она, кроша уширителями гусениц бетонную кромку пирса, рывком выскочила на берег. Первая мобильная установка с атомной ракетой поползла по улицам города-порта, оставляя за собой вонючий хвост выхлопных газов и глубокие шрамы на асфальте, похожие на резаные раны…

К вечеру все двадцать ракет были уже на берегу, в захваченном городе, очищенном от всего живого. Охраняемые отборными десантниками, мобильные установки расползлись по окрестностям и затаились, прикрывшись маскировочными сетями. Теперь им оставалось только ждать своего часа, который еще не наступил, но, как считал командующий группой флотов «С», был уже близок.

* * *

Максим ожесточенно потер лицо. Приходится признать, отстраненно подумал он, что я не владею ситуацией, а проще говоря — не понимаю, что происходит. Кровоточащая язва вторжения расползается, горят поселки, дороги забиты беженцами. Изможденные матери, в глазах которых застыл дикий ужас, несут на руках детей с прозрачными до синевы лицами; обочины усыпаны узлами и чемоданами, разбитыми тележками, брошенными велосипедами, опрокинутыми машинами. Над дорогами висят тоскливые плачущие крики, а дети молчат — они смотрят в низкое серое небо, где в любую минуту могут появиться летающие платформы айкров и пролить на головы людей огненный дождь. И я, человек благополучного мира, где давно забыли страшное понятие «война», ничего не могу сделать. Я разбираюсь в нуль-передатчиках на позитронных эмиттерах, в прикладной эмбриомеханике, в технике двадцать второго века, но я, ни черта не смыслю в принципах построения глубоко эшелонированной обороны, в основах боевого взаимодействия разных родов войск, в стратегии и тактике. Нам все это давно уже не нужно — мы не воюем, мы великие гуманисты, мы видели военную форму только в музеях, и сама мысль о том, что кто-то где-то когда-то мог сделать войну, то есть убийство людей на организованной основе, профессией и делом всей жизни, вызывает у нас брезгливость. Но тогда какого черта мы влезли в эту кровавую саракшианскую кашу, чистоплюи? Кому и что мы хотели доказать, кого и чему мы пытались научить? Для солдат-ополченцев, сидящих в раскисших от грязи окопах, все ясно: там, впереди, древний враг, и он зарежет твою жену и детей, если ты его не остановишь. У легионеров тоже вопросов нет — эти парни профессионалы, они дрались с островитянами годами, и будут драться до конца. А мы? Зачем мы вмешались в чужую войну и присвоили себе право определять, кто виноват и кто должен быть наказан? Да, островитяне запредельно жестоки, но что творили имперцы на Благословенных Островах? И почему мы должны спасать от самих себя обитателей Старых Стран, а не айкров — только потому, что на островах не было ни атомной войны, ни башен-излучателей, зато есть кровавый культ бога морей, Владыки Глубин, как они его называют? Чем ротмистр Чачу лучше осатанелого командира белой субмарины, хонтийского поручика или пандейского есаула в юбке? У них у каждого своя, правда и свои враги — мы-то здесь при чем? Мы хотим их всех помирить и воспитать в духе добра? И сколько уверенности в этом у меня осталось?