Трон любви. Сулейман Великолепный - Наталья Павлищева

Но речь шла о безобидных вещах: о парфюмерии, которой занимается семья Франжипани, о новых снадобьях, о возможности поставки для султанской семьи…

– Вы хотите торговать своими снадобьями на рынке?

Франжипани чуть не замахал на султана руками:

– Что вы, Ваше величество! Наши снадобья слишком дороги для этого, ими пользуются королевские дворы Европы. Я хотел бы поставлять их только для вашего двора.

Он преподнес красивые флаконы и коробочки, попутно объяснив, в каком из них что.

Султан показал на Хуррем:

– Пусть Хасеки Султан посмотрит, она лучше поймет, что для гарема будет интересно, а что нет.

Теперь Франжипани показывал уже Хуррем, Луиджи Гритти старательно переводил, стоя рядом. Хуррем старалась не слушать Гритти, но запоминать слова Франжипани.

Сулейман обратил внимание на то, как Гритти осторожно приглядывался к Хуррем, видно было немногое – всего лишь глаза в прорези яшмака, но голос султанши, задававшей вопросы по-турецки, драгоману явно нравился. Беседа была недолгой, но Хасеки Султан явно не смущало то, что она проходила между ней и мужчинами. Это тоже забавляло султана.

Хасеки не дичилась, не пыталась околдовать мужчин, она разговаривала с ними деловым тоном, просто выясняя те или иные особенности представленных средств. И это было особенно поразительным, если вспомнить, что лицо женщины закрыто, а она сама давно живет взаперти, не имея права покинуть гарем без разрешения Повелителя, а уж вести беседы с мужчинами…

При мысли об этом Сулейману стало смешно, он представил, как переполошился бы гарем, узнай там об этой встрече. У султана было хорошее настроение и желание шалить, как подростку.

Прощаясь, Жан Франжипани еще что-то говорил, Луиджи Гритти переводил как-то напряженно, явно подбирая слова. Сулейман решил, что это из-за непонимания итальянцем правил османского двора.

Стоило им выйти в сопровождении Ибрагим-паши за дверь, как Хуррем тихонько позвала:

– Повелитель…

– Что-то не так?

Глаза в прорези яшмака сверкнули:

– Он не все перевел.

– Что не все? – Сулейман подозрительно прищурился.

– Итальянец сказал, что просил бы позволить ему встретиться с вами наедине, потому что имеет тайное послание…

– Ты уверена?

Хуррем пожала плечами и повторила фразу по-итальянски.

– В чем же тут сомневаться?

– Ибрагим! – позвал султан визиря. Тот возник на пороге немедленно. – Верни-ка этого парфюмера. Хуррем хочет расспросить его еще кое о чем.

– И синьора Луиджи?

Глаза Сулеймана лукаво сверкнули:

– Нет, Гритти не нужно, Хасеки сама справится.

Ибрагим с изумлением покосился на Хуррем, но промолчал.

Жана Франжипани вернули скоро, увидев, что его догоняют, бедолага испытал не слишком приятные ощущения, мало ли что… А когда его еще и увели без Луиджи Гритти, стало совсем не по себе. Восток есть Восток, а уж о темницах и пытках Жан был наслышан и до поездки в Константинополь (и пусть османы зовут его Стамбулом).

Ибрагим-паша сделал жест, приглашая Франжипани пройти в комнату, где тот только что побывал. Если бы не этот жест, вряд ли Франжипани обратил бы внимание на крупный перстень, сиявший на мизинце визиря. Вид перстня заставил итальянца буквально замереть на мгновение, пришлось повторить приглашение войти к султану.

– Ибрагим-паша, распорядитесь, чтобы нас не беспокоили, пока Хуррем Султан будет расспрашивать синьора Франжипани о красивых безделушках.

Визирь привычно склонил голову:

– Слушаюсь, Повелитель.

По сути, распоряжение двусмысленное, что оно означало, что Ибрагим должен стоять у двери на страже? Даже если не стоять, то можно ли ему присутствовать при беседе? Не собирается же Хуррем беседовать с итальянцем и тем более открывать лицо?

Но вернуться быстро не удалось, потому что у двери снаружи его ждал встревоженный Гритти:

– Что случилось? Нужно переводить?

Визирь усмехнулся:

– Хасеки Султан будет разговаривать с синьором Франжипани сама. Вы можете идти к себе.

Луиджи почти зашипел:

– Но этого нельзя делать!.. Вы не понимаете, семейство Франжипани связано с французским двором. Он же сказал, что имеет тайное послание!

Ибрагим родился не при дворе, но большую часть своей тридцатидвухлетней жизни он провел в Турции и половину рядом с Сулейманом. Прирожденный правитель и дипломат, он схватывал все мгновенно, Ибрагиму не стоило объяснять, что означает тревога Луиджи Гритти вместе со словами о тайном послании французского двора. Она означала дополнительную выгоду лично для Ибрагима.

– Не стоит беспокоиться, синьор Гритти. Все тайные письма будут переданы через меня. Повелитель не читает по-итальянски.

– Французский король в плену в Мадриде, падишах должен помнить об этом!

– Повелитель помнит, а если и нет… Низам-аль-Мульк, величайший из визирей, сказал, что если правитель не помнит о чем-то, то обязанность хорошего визиря напомнить и подсказать. Я хороший визирь, синьор Гритти, стараюсь быть таким.

Луиджи дернул щекой, вынужден был подчиниться.

– Синьор Гритти, мне лучше быть там, – Ибрагим кивнул на дверь в покои султана.

Венецианец кивнул, откланиваясь. Эти двое прекрасно понимали друг друга и знали, кто чего стоит. Сейчас они были заодно, но кто знает, что завтра? Они не верили друг дружке, но знали, что всегда смогут договориться, вопрос только в цене. Луиджи подумал, что теперь дружба визиря просто будет стоит дороже, много дороже…

А Ибрагим думал о том, что выгоду можно иметь с двух сторон, даже в плену король Франциск остается королем. Теперь он не очень торопился возвращаться в комнату, где Хуррем что-то выспрашивала у Франжипани. У Франжипани с собой не было никакого послания, а когда он придет в следующий раз, визирь уже будет знать, от кого оно.

Ибрагиму в голову не приходило, что послание от французского короля, тот уже присылал одно из плена, письмо везли тринадцать доверенных лиц, сопровождаемых толпой слуг. Скрыть такую толпу от соглядатаев императора Карла невозможно, посланников просто перебили в Боснии. Тогда-то и попал перстень короля Франциска на палец визиря Ибрагим-паши, а письмо было спрятано подальше.

Сулейман болел, и отягощать его ум сообщением о просьбе пленного короля о помощи визирь не стал. Нельзя придумать ничего более нелепого, чем просить падишаха Османской империи заступиться за пленного короля Франции, сидящего в темнице в Испании! О чем думал этот король, что Сулейман отправится в Мадрид его выручать?

Немного позже Ибрагим намеревался посмеяться над столь нелепой просьбой, но пока это сделать не удавалось: то Сулейман болел, то наваливалась куча куда более важных, чем смех над незадачливым воякой Франциском, дел. Да и Хуррем все время мешала. Она тоже болела после тяжелых родов. На ложе ее Повелитель не звал, а вот беседы снова принялся вести подолгу. Лицезреть он ее желает, видите ли! Голос нежный слышать! Этот голос уже не просто раздражал Ибрагима, он начал бесить.