Госпожа Вольтури - Яна Бендер

та же ситуация. Только нам угрожает опасность со стороны Одона… Боже, что за глупые имена?! Ох, уж эти венгры! – между делом заметил он. – Тем более, если сейчас начнется война, то из-за Сони, а не чьей-либо оплошности. Ликаны будут обязаны встать на нашу сторону, поскольку причина в жене самого Люциана…

Он замолчал, повернулся ко мне и постарался разглядеть меня в темноте.

– Постой, – с лёгкой ноткой догадки прошептал он. – Ты завидуешь?

– Кому? – ещё прокручивая в голове его слова, спросила я.

– Соне… – пояснил он и резким движением, схватив за плечи, прижал меня к каменной стене.

– Почему я должна ей завидовать? – удивилась я его поведению.

– Она ждёт ребенка…от Люциана…

– И? – дерзко глядя ему в глаза на расстоянии нескольких сантиметров, говорила я.

– Ты хочешь ребенка? – слегка коснувшись губами моего уха, ядовито, но так сладко, произнес он.

Я молчала. Если он захочет – сам все прочитает в моих мыслях. Однако, он ничего не говорил и ждал моего ответа. Ему хотелось это услышать из моих уст, а не вломиться в мое сознание и разорить его до тла.

– Да. Хочу, – решительно подтвердила я. – Ты только представь себе, какой он будет, наш ребенок!

Он слегка отстранился, прикусив нижнюю губу. Зрение привыкло ко мраку и позволяло видеть все и даже больше.

– Он унаследует бессмертие сразу от двоих родителей, но будет наполовину вампиром, наполовину человеком, но неуязвимым! Никто не сможет его убить! Вообрази на секунду это чудное создание! – умоляла я его, взяв его за руки и, прижав его ладони к своему сердцу.

Он опешил. Аро ни за что не мог представить себя отцом. Он, глава вампирского клана, хранитель закона, судья и палач в одном лице… Ему придется проводить время со своим хрупким чадом, которое оказывается не такое уж и беззащитное. Ребенок будет обладать его силой, способной сокрушить любого, кто встанет на его пути, нашей красотой и моим бессмертием.

– Каллены… – пренебрежительно прошептал он. – Ты хочешь, как они? Чтобы наш ребенок походил на Ренесми?

– Он будет другим. Он будет неуязвимым, понимаешь?

Аро опустил взгляд, стараясь побороть свое отвращение к подобной идее, стать такими же, как Белла и Эдвард Каллены. Он думал над тем, что ему предстоит пройти, прежде чем объявить о рождении своего наследника. В его голове приводилось тысячи аргументов за зачатие и рождение, но и против этого было достаточно фактов.

Когда родилась Ренесми, Вольтури пришли на территорию Калленов, чтобы убить ребенка, поскольку считали, что Карлайл и его семейство нарушило закон: не обращать детей в вампиров. Сколько тогда было споров, доказательств и решений "за" и "против"… Но сейчас, речь шла о нем самом, о главе клана. Он не мог себе этого позволить, но и причинять мне боль своим отказом он не собирался.

Я видела, как мучалась его душа, борясь с разумом и холодным расчетом. Я его не торопила. В конце концов, у нас была вперёди ещё целая вечность.

– Пойдем в пинакотеку, покажешь мне картины… – предложила я, пытаясь немного облегчить его страдания.

Он повел меня по длинным коридорам, меж сотни дверей и каменных стен. Было так темно, что я не понимала, как он вообще видит в таком мраке, однако, объясняла себе все тем, что он всё-таки вампир.

Мы вышли в небольшой холл, в противоположной стене которого была видна арка, ведущая в картинную галерею.

Здесь Аро был царем и богом. Это была его территория, и он с увлечением рассказывал мне о каждом произведении искусства.

– Вот, посмотри на это… – зажигая свечи на канделябре, гордо произнес он.

Свет упал на старинный холст с прекрасным изображением.

– Это "Шторм на море Галилейском" Рембрандта Ван Рейна… Великолепно…

– Оригинал? – удивилась я.

– Конечно. Здесь нет копий. Все подлинники.

– Но, ее же похитили из бостонского музея в 90х годах прошлого века…

– Все картины, которые ты здесь увидишь, когда-то бесследно пропали, были украдены или числятся уничтоженными. Это редкие произведения. Тебе понравится…

Я почувствовала себя женой главного мафиози. Он знал всё, мог себе позволить даже такие, по нынешним меркам, дорогостоящие холсты.

Мы бродили в темноте, освещаемые только пламенем трёх свечей, по пинакотеке и рассматривали предметы старины.

– Вот ещё… – он подвёл меня к следующей раме, висевшей на стене в углублении. – Узнаешь?

– Микеланджело "Леда и лебедь"… В искусствоведческих кругах говорят, что она просто исчезла…

– Да, в 1530е годы. Не помню в какой точно год. Автор картины дал ее своему другу и ученику – Антонио Мини, тот увез ее во Францию, где и продал. А в последний раз ее видели в королевской коллекции в Фонтенбло, откуда ее и выкрали. Придворные долго не могли заметить ее исчезновения… А когда спохватились…было уже поздно. На тот момент она уже украшала это помещение.

– У каждой картины своя история…Это великолепно. Так, словно мы возвращаемся в прошлое, прокручивая в памяти эти события.

– А где ты была в шестнадцатом веке? – почему-то спросил он.

– Я? Обитала в окрестностях Флоренции. Сколько километров от Вольтерры до неё?

– Где-то около восьмидесяти.

– Хм, мы могли с тобой пересекаться в то время.

– Могли. Мы с тобой всю жизнь пересекались, пока, наконец, не поженились.

Он обнял меня за плечи левой рукой, а в правой держал подсвечник. Мы направились дальше.

– "Весна" Антуана Ватто, – объявил он. – Датируется 1716м годом. Входит в серию картин, среди которых так же есть "Осень", "Зима" и "Лето". "Весну" обнаружили в 1964м году, но через два года она "сгорела", остальные не были найдены.

Мы перешли к следующему произведению.

– А это…

– "Зима" того же автора, – перебила я его.

– Да. Остальные тоже находятся здесь.

– Даже так! – воскликнула я, разглядев в полумраке следующий холст. – Якоб Йорданс "Мифологическая сцена с молодым Вакхом"?

– Прекрасный оригинал, – подтвердил он. – 1640й год, между прочим!

– Аро, ты варвар! – усмехнулась я.

– Вот как? Я требую объяснений! – в шутку проговорил он.

– Такую красоту нужно в музеях показывать, а ты все заныкал в своей резиденции.

– Предлагаешь мне сейчас скрутить эти полотна и отнести в Лувр? К тому же, как только они окажутся в руках смертных, то сразу пойдут по аукционам и вовсе потеряются среди алчности и жажды наживы. У меня они будут в целости и сохранности. А людям, не смыслящих ничего в искусстве, не за чем смотреть на это великолепие.

– А как же искусствоведы?

– Эти идиоты?! Не смеши меня. Я видел и общался с каждым этим художником вживую, а они… Что он хотел сказать этим неровным мазком?