Последний взгляд - Джеймс Олдридж

— Четвертый! Так куда же они, к черту, запропастились?

— Не знаю, — сказала она. — И ты не знаешь.

— Может, они задержались из-за…

— Из-за чего? — перебила она.

— Ну откуда я знаю? — И тут я наконец-то проснулся. — Ну, может, Скотт выискивает какое-то особенное шампанское, а может, он охотится за местным паштетом или нормандским сыром, или он хочет купить чего-нибудь зелененького, или черненького, или красненького, или новую шляпу.

— Нет. Просто они нас тут бросили, — сказала Бо.

— Да зачем это им?

Бо подобрала прутик, которым меня щекотала, и разломила пополам. Потом смерила половинки. Они были в точности одинаковые, потому что Бо и не могла сломать прутик иначе.

— Им хочется посмотреть, что получится из этой ситуации, — сказала она.

— Из какой еще ситуации?

— Пожалуйста, не раздражайся, Кит, — сказала она, и, кажется, из той Бо, что металась одна по лесу, она снова превратилась в спокойную и доверчивую Бо.

— Они устроили себе за наш счет олимпийское развлеченье. Сделали себе из нас, бедных смертных, две игрушки.

— Может, и так, — сказал я. — Но надолго они нас не бросят. Ты только не волнуйся, Бо.

— А утром говорил — они вообще не вернутся.

— Ну говорил, — покаялся я. — Но один из них будет обязательно настаивать на том, чтобы вернуться, — хотя бы просто ради дурацкого спора.

Бо вздохнула и чуть-чуть успокоилась.

— Ох, может, ты и прав, — сказала она и принялась терзать шляпу Скотта.

— Как думаешь, чем все это у них кончится? — спросила Бо, помолчав. — Нет, честно, Кит. Во что это все выльется?

— Даже не знаю, — сказал я. — Хотя Скотт прав, наверное. Уж каким каждый вернется из этой поездки, таким на всю жизнь и останется.

— Ты действительно, ты серьезно так считаешь?

Бо стояла на коленях, раздвинув сзади свои несравненные ноги — поза факира или лягушки. Нелепая поза для женщины, но для Бо, для ее красоты и ее достоинства все было нипочем.

— Чудно', что мы-то с тобой в это втянулись, — сказала она.

— А я и не думал втягиваться, — сказал я. — Я просто наблюдаю.

— Ну, а я втянулась, — сказала она. — Не могу видеть, как они друг друга оскорбляют. И как бы это пресечь…

— Да как же ты можешь это пресечь?

— Ну, значит, это очень плохо кончится.

— Почему плохо? — сказал я. — Оба играют с мыслью о смерти.

Она приложила палец к губам.

— Ой, что ты такое говоришь?

Мне самому стало неудобно. Обычно такие фразы я держал просебя.

— То есть я хочу сказать, все хорошо кончится, — сказал я.

— Думаешь, Скотт бросит пить, а Эрнест перестанет убивать и драться?

— Нет, я не про то. Я про их дружбу.

Мы еще потолковали насчет них. Оказывается, когда Эрнест стрелял тогда куропаток, он говорил Бо, что главная беда Скотта — Зельда. Если он излечится от Зельды, он и пить бросит.

— А по-моему, неправда это, — сказала Бо. — Зельда в точности такая, как надо Скотту. Верно ведь?

Я сказал, что плохо ее знаю.

— Но разве она тебе не нравится?

— Нравится, — сказал я. — И, по-моему, у них все в порядке, я ничего такого у них не замечал.

Я говорил честно, но вдобавок мне хотелось, чтобы Скотт был прочно связан с кем-то, лишь бы не с Бо.

— А ты давно их знаешь?

— Сто лет. С тех пор как они подружились с Мерфи.

Я почти ничего про нее не знал, и хоть мне хотелось спросить, как она познакомилась с Хемингуэями и с Мерфи, я боялся спрашивать. Инстинкт самозащиты подсказывал мне, что чем больше я про нее буду знать, тем она станет недостижимей и недоступней. Я только что выбрался из глуши, был свеженький, с речного берега, а Бо вращалась в роскошной, блистательной среде и сама была немыслимо роскошная и блистательная. И вдобавок я чувствовал, что кому-то из нас скоро достанется Бо, и боялся грубой ошибкой уничтожить собственные надежды. Особенно после того, как Бо сказала, что мы с ней похожи.

— У тебя такое удивительное тело, Кит, — бегучее, охотничье, плавучее, прыгучее тело. Как у меня. Но вот странно, тело не всегда соответствует человеку. Я сама совсем не такая, как мое тело. А ты?

— Я, наверное, тоже, — сказал я. — Разве что когда оно меня уж очень тешит.

— Например, когда ты красиво так, с большой высоты ныряешь ласточкой, да?

— Как ты догадалась?

— А по твоему виду. Видно, что ты любишь прыгнуть с жуткой, жуткой высоты, а потом замереть в воздухе, а потом — уф! — ласточкой в холодную синюю воду.

И как только она догадалась? Я был молод, здоров, и жизнь вообще клокотала во мне. Но с тех пор, как я уехал от реки, меня наваждением преследовало воспоминание о таком вот прыжке в синюю воду. Так я грустил по детству — больше ничего не осталось в душе от громадных летних дней моей «жизни на Миссисипи».

— Ну, это уж ты под дьявола работаешь, — сказал я. — И как можно догадаться?

— Просто ты на меня похож. Такое тело не скроешь. Оно само за себя говорит. Я, например, летаю, и чего я только не делаю.

— Ну да, например, стреляешь куропаток, — поддел ее я.

— Ага, — сказала она серьезно. — Но я не про то.

— Ты где стрелять научилась?

— А меня один из моих бесчисленных дядьев научил. Верней, учили сразу многие. Они у меня все стреляют. А знаешь, ведь Эрнест не такой уж классный стрелок.

— Да? А я-то думал, он лучше всех.

— Он стреляет очень прилично, но я лучше. Эрнест слишком себя помнит, а для стрелка это не годится. Он всегда думает о том, что он делает и хорошо ли, плохо ли у него выходит. А стрелять хорошо можно, только когда совсем себя забудешь. Наверное, у него и с боксом и с боем быков тоже так. Когда что-то делаешь, нельзя о себе помнить.

Милая, милая Бо. Пусть она стреляет в птиц, пусть их убивает, а я все равно ее любил, и просто не верилось, что вот я лежу, опираясь на локоть, и гляжу в эти ясные, нежные глаза. Опрятность, совершенство, красота, мягкие волосы, ловкие руки и точный, четкий очерк тела. Пусть она сама про себя думает, что хочет, а я наконец решился и попытался завладеть ее уклончивыми пальцами.

Бо выдернула руки.

— Так нельзя, — выпалила она.

Я залился злой краской.

— А как же тогда можно?

Бо поджала губы и не ответила. Она встала.