Филумана - Валентин Шатилов

Михаил подождал, пока я не налюбуюсь, потом затянул шнуровку и, внимательно глядя мне в глаза, сказал:

– Прямота ваших вопросов, княгиня, – лучшее подтверждение вашей необыкновенной смелости. Но сами вопросы весьма странны. Вы спрашиваете о том, что известно любому ребенку. Зато сами выражаете свои мысли языком совсем непростым. И даже не книжным. Вы проницательны. Может, даже мудры неведомой мне мудростью. Но кто вас обучал? Где, в каких лесах и пустынях? Что за секретные старинные знания вы почерпнули у своих учителей? И почему явились миру только сейчас, через два десятилетия после гибели отца? Какие отшельники вас скрывали? Для чего? Как видите, мое любопытство велико, вопросов много. Сам я готов вам рассказать все без утайки – что бы вы ни спросили. И от вас хотел бы того же.

– Моя мудрость? – Я хмыкнула, вспомнив целую полку школьных учебников. – Она носит несколько теоретический характер. Если вам что-то говорит это слово. На практике, в окружающей меня здешней жизни, она… боюсь, она мало применима. Даже обо мне самой, нынешней, вы знаете, наверно, побольше меня. Вот, например, мне сообщили, что я единственная из женщин, кого гривна – как вы деликатно выражаетесь, – «не отвергла».

– Вторая, – поправил Михаил.

– Видите, я даже этого не знала. А кто же первая?

– Ваша прапрапра… и еще сколько-то «пра» бабка. Первая княгиня Шагирова, основательница рода. Ваше явление – второй княгини Шагировой – можно счесть великим знамением. Обещающим значительное потрясение основ, становление новых истин. Добрых или недобрых – неизвестно. Но то, что вы – знамение, поймут очень и очень многие. И многие же сочтут дурным знамением.

– Почему? – удивилась я. – Что во мне такого плохого?

– В вас? О нет, в вас нет ничего дурного! – засмеялся Михаил и погрозил пальцем. – Не заставляйте меня снова начинать говорить вам эти, как их, комплименты. Правильно я произнес ваше мудреное слово? Ну так вот. Вы можете быть как угодно прекрасны, но кому хочется потрясения основ? Только лихим людям. Хотите стать знаменем, собирающим вокруг себя лихих людей?

Я отрицательно качнула головой.

– А чего вы хотите, княгиня?

– Чтоб меня не убили в ближайшее время, – честно ответила я.

– Кто же вас хочет убить? – улыбнулся Михаил.

– Георг Кавустов. Знаете такого? Михаил кивнул.

– Вот. А есть и другие.

Я не стала объяснять, что одним из «других» оказался как раз его брат, Порфирий.

– И кто вас охраняет на постоялом дворе? – задумчиво поинтересовался Михаил.

– Никто, – вынуждена была признать я.-Лизавета вряд ли сойдет за надежную охрану.

– Княгиня, не согласитесь ли переночевать под моим кровом? – церемонно спросил Михаил, поднимаясь с лавки.

– А как я потом должна буду отблагодарить вас? – сразу уточнила я.

Он беззаботно рассмеялся:

– Никак! Это я должен буду вас поблагодарить – ведь вы окажете мне такую честь! Никодим, забери с постоялого двора веши княгини и ее Лизавету.

– Там еще моя карета с кучером Николой! – спохватилась я.

– И их забирай! – весело приказал Михаил. – Сегодня у нас будет праздник – столько гостей! Поварих предупреди. А завтра праздник будет у Селивана.

– Не надо праздника, – попросила я. – Особенно сегодня. Слишком уж неопределенным было мое будущее, и веселиться было преждевременно.

* * *

Лучшее из шагировских платьев было безнадежно испорчено кинжалом Георга и оставлено в покинутой фамильной усадьбе.

Услышав, что мы все-таки отправляемся в городскую шагировскую резиденцию, Лизавета весь вечер перебирала захваченный нами гардероб, предлагая то одно, то другое, но мне все не нравилось.

В итоге остановились на довольно простеньком льняном платье с длинными – до колен, рукавами. К счастью, в рукавах имелись прорези, через которые можно было просовывать руки. Или не просовывать – если застегнуть золотые пуговички. Они меня и привлекли. Еще одним украшением его было легкое, как паутинка, золотое шитье, окаймляющее вырез на груди. Я хотела явиться непременно в шагировских родовых цветах.

Михаил предупредил меня, что княжеский представитель Селиван Криворогое поставлен в известность о чудесном появлении княгини Шагировой, что всю церемонию принятия кравенцовского посольства срочно перекраивают. Как будет теперь – трудно и предположить. Но в любом случае, подчеркнул Михаил, меня ждет восторженный прием.

Он не ошибся. Улица перед расписными княжескими теремами в два этажа была переполнена народом. При появлении моей скромной кареты толпа загудела, зашевелилась, расступаясь.

Никола остановил карету точнехонько напротив длинной ковровой дорожки, что тянулась через все ступени княжеского крыльца к высоким двустворчатым дверям – пока что закрытым. Молодцевато спрыгнул с козел. Толпа замерла, притихла – слышен был только отдаленный детский плач да собачье перетявкивание. Никола распахнул дверцу – и я явилась, сияя Филуманой на голой шее.

Разноголосое «а-ах!» пронеслось по толпе.

– Княгиня, истинная княгиня! – взлетел над толпой истошный бабий вопль, и собравшийся народ – сначала передние, потом все остальные – повалился на колени.

– Матушка… княгинюшка… свет будет над нами… княгиня Шагирова вернулась!… – причитала коленопреклоненная людская масса.

Я стояла на ступеньке кареты, и мне было неловко.

Из теремов тоже заметили мое появление. Где-то справа оглушительно рявкнула пушечка, в голубое небо взвился белый дымок, двустворчатые двери легко распахнулись, будто гигантская птица взмахнула крыльями. И из темноты выступил на крыльцо сухонький старичок.

Синий камзол топорщился на нем так, будто сшит был на кого-то поплотнее и помассивнее. А может, это старичок усох и стал мал для камзола? Голову его венчала тяжелая, не по погоде, шапка в виде высокого мехового цилиндра – без полей, зато со свешивающимся красным языком из бархата.

Старичок постоял, подслеповато шурясь на карету. Отметил мысленно Филуману на моей шее. Осторожно снял с головы меховой цилиндр, отдал кому-то невидимому в полумраке княжеской прихожей и посеменил, мелко перебирая ножками в сверкающих сапогах, по ковровой дорожке. Розовая лысинка его поблескивала на солнце, а губы беззвучно повторяли: «Княгиня, княгиня!» Общий настрой его мыслей скорее свидетельствовал об озабоченности, чем о радости.

Я спустилась на дорожку и направилась навстречу старичку.

Он остановился, довольный, что дальше идти не придется, и, кряхтя, склонился в поясном поклоне.

– Здравствуйте, лыцар Селиван Криворогов, – сказала я, заранее проинструктированная князем Михаилом. Мои негромкие слова были хорошо слышны в окружившей нас тишине. – Хорош ли надзор за делами княжескими?