Черный трибунал - Виктор Доценко

— Если честно, я об этом как-то не задумывался, — признался Максим.

— Тогда скажу я: потому что в этих странах даже мелким воришкам публично рубят руки, потому что там сажают их на кол, потому что в нищих государствах Юго-Восточной Азии их торжественно расстреливают на переполненных стадионах, перед телекамерами, потому что даже дальние родственники преступивших закон покрываются несмываемым позором.

— Публично рубить бандитам конечности — это же средневековые методы! — последовало возражение.

— Зато эффективные. В основе любого преступления — ощущение безнаказанности. Если общественный запрет не влечет наказания, это провоцирует преступника на дальнейшие нарушения. Если ребенок один раз попадет пальцем в розетку и его ударит током, вторично он туда не полезет: закон психологии. В России, где столетиями царят принципы беспредела, где до сих пор популярны народные герои вроде Стеньки Разина, кстати создателя первой в истории страны оргпреступной группировки, где любимым лозунгом всех времен были слова «Грабь награбленное!», можно навести порядок, лишь выработав у населения жесткую систему условных рефлексов. Нарушил закон — отвечай. А чтобы другим неповадно было, отвечай публично. Так и вырабатываются рефлексы. А в России таких рефлексов нет… увы, так сложилось исторически. Первая и вторая сигнальные системы, как в опытах физиолога Павлова. Вы понимаете, куда я клоню?

— Вы собирались вернуться к разговору о «13-м отделе»? — ответил-напомнил Лютый.

— Именно так. Да, верная, богатая идея, идея на все времена, — повторил Прокурор и, едва заметно прищурившись, добавил:

— Но есть в ней два серьезных изъяна… Во-первых, негодяи, оставшиеся в живых, зачастую не понимали, почему и за что именно убивали их коллег. Во-вторых, террор осуществлялся разветвленной организацией. Что не правильно.

— Почему не правильно? — не понял Нечаев.

— Потому что любая подобная структура, состоящая даже из нескольких человек, рано или поздно начинает разлагаться. Бесконтрольность действий порождает ощущение собственной исключительности, чувства вседозволенности и безнаказанности, то есть то, что ныне принято называть беспределом. Но государственный беспредел ничем не лучше бандитского.

— Где же выход? — Безукоризненные логические построения Прокурора очевидно захватили Лютого.

— Выход теперь может быть только один — террор. Правда, выборочный. Но безжалостный и беспощадный. И обязательно — с официальным извещением всех заинтересованных сторон: кто ликвидирован, за какие преступления, какая структура берет на себя ответственность за смерть того или иного мафиози.

— Как при наркоме внутренних дел товарище Ежове, которому когда-то принадлежали эти часы? — Максим коротко кивнул в сторону антикварного хронометра. — Но к чему тогда привел выборочный террор? Сперва — к тридцать седьмому году, то есть террору тотальному, затем — к аресту и расстрелу и самого товарища Ежова, и тех, кто выполнял его приказы. Кстати говоря, тоже с извещением всех заинтересованных лиц, публичным и официальным, через печатный орган ЦК ВКП(б) газету «Правда»: кто уничтожен и за какие преступления.

— Все правильно, — любезно согласился собеседник. — Кроме двух моментов. Во-первых, НКВД по большей части уничтожал мнимых врагов народа, а структура, о которой мы пока беседуем лишь в сослагательном наклонении, занялась бы ликвидацией врагов настоящих. Или вы не согласны с тем, что бандит, мафиози, вымогатель — народу самый настоящий враг?!

— Согласен. — Нечаев кивнул. — А во-вторых?

— А во-вторых, большая структура и не нужна. Структура вообще не нужна никакая, ни большая, ни маленькая. Достаточно нескольких десятков убийств, совершенных за короткое время одним-единственным человеком, но приписываемых данной структуре. Я все рассчитал: одного-единственного человека достаточно, чтобы имитировать существование подобной организации. Плюс пять-шесть неофициальных интервью с милицейскими и эфэсбэшными чинами, которые якобы сами встревожены разгулом антимафиозного экстремизма, плюс несколько газетных публикаций, по возможности больше тумана, но обязательно какое-нибудь эффектное, красивое название структуры, которая якобы берет на себя ответственность за избирательный террор. Ну, та же «Белая стрела», о существовании которой так долго говорили бандиты.

— Может быть, «Черный трибунал»? — почему-то предложил Нечаев.

Видимо, упоминание в беседе о товарище Ежове, славном сталинском чекисте, бывшем во время Гражданской войны членом многих революционных трибуналов и развязавшем в середине тридцатых черный террор против населения СССР, натолкнуло бывшего старшего лейтенанта КГБ на такое название.

— «Черный трибунал»? А что, отлично, — жестко улыбнулся Прокурор. — Слово «трибунал» всегда звучит устрашающе, вызывая невольные ассоциации со столами, застланными революционным кумачом, с кожанками и маузерами чекистов да пятиминутными заседаниями, на которых оглашался весь список и выносился один-единственный приговор: расстрел как высшая степень социальной защиты. А черный цвет — он всегда черный. Беспросветный. От черного цвета веет трауром и безнадежностью. — В глазах Прокурора заблестели злые огоньки. — А теперь представим: при невыясненных обстоятельствах погибает высокопоставленный гангстер. Взрывов, стрельбы, автомобильных погонь с визгом тормозов и прочих дешевых кинематографических эффектов не требуется, во-первых, чтобы не порождать в обществе нездоровый ажиотаж, не нервировать и без того издерганный народ, а во-вторых, чтобы не привлекать к себе внимания МВД, ФСБ и Генпрокуратуры. Но уже на следующий день его соратники получают уведомление:

«за многочисленные преступления… имярек… приговорен к высшей мере социальной защиты — физической ликвидации». А далее — зловещая подпись: «Черный трибунал». Загадочно и действенно, что и требуется. Не надо огласки: ведь эти уведомления предназначаются для оставшихся в живых мафиози, а не для правоохранительных органов. Кому надо, те поймут… — Он сделал паузу. — А теперь самое главное… Максим Александрович, на роль исполнителя у меня есть одна-единственная кандидатура. Признайтесь, вы ведь догадываетесь, кого я имею в виду?

— Догадываюсь, — понимающе вздохнул Лютый.

— Какое же у вас мнение?

Нечаев, к удивлению Прокурора, промолчал.

С одной стороны, Лютый не мог не согласиться с доводами собеседника — так или иначе, но альтернативы террору не было.

Но с другой…

Кто-кто, а бывший офицер КГБ, бывший оперативник «13-го отдела», созданного для защиты законов незаконными методами, понимал: террор, какими бы красивыми лозунгами он ни прикрывался, обычно порождает ответный террор. Так камень, брошенный в воду, всегда вызывает круги, и те, отражаясь от берега, идут в обратном направлении. Понимал он и то, что ответный террор всегда бывает еще более жестоким. Тут как в физике: всякое действие вызывает противодействие…

— Техника, документы, оперативные прикрытия и информационная поддержка?

— коротко осведомился Лютый, сознательно оттягивая главные вопросы.