И звезды любить умеют - Елена Арсеньева

Молитвы мешались в ее душе с самыми древними, самыми что ни есть женскими, а может, даже бабьими суевериями. Мрачные предчувствия мучили ее, какие-то жуткие приметы нагромождались одна на другую. Был неподалеку от штаба дивизии какой-то заброшенный дом — низкий и мрачный. Стоило Надежде его завидеть, как сердце ее начинало ныть от тоски и неведомого страха. Но минует дом — и все проходит.

Грянуло немецкое наступление. Штаб и лазарет отошли вместе с войсками. После нескольких дней суматохи и беспрерывной кровавой работы Надежда добралась наконец до штаба дивизии — и узнала о своем страшном горе. Спасая товарищей, прикрывая со своим небольшим отрядом их отступление, Василий Шангин погиб… у того самого дома, который Надежда не могла видеть без приступов тяжкой тоски. А у нее даже не было времени вернуться к тому месту, где пролилась кровь ее любимого. Немцы настигали, надо было бежать. Один из штабных офицеров предложил Надежде место в своих санях, укрыл буркою.

Где-то — Надежда не помнила где — во время этого бегства она обронила или забыла свой чемоданчик с драгоценностями, среди которых была и брошь с бриллиантовым орлом, пожалованная ей государем. Странное совпадение, подумала она: навеки потерян Василий, навеки потерян памятный знак от императора… Смысл этого совпадения ей станет ясен в феврале семнадцатого года.

Надежда находилась в таком потрясении, что с трудом воспринимала приметы мира. Если она не покончила с собой, то лишь потому, что самоубийство для нее, православной верующей, было выходом немыслимым, непредставимым. И страшным прежде всего тем, что начисто исключало возможность встречи с Василием на том свете. Он, герой, погибший за Родину, пойдет в рай. А его любимая Дю, грешница-самоубийца, куда? То-то и оно… Но при всех этих, безусловно здравых, рассуждениях она находилась на грани безумия, и лучший друг покойного Василия, Юрий Апрелев, и его матушка, на глазах которых разворачивалась история любви певицы и кирасира, уговорили ее обратиться в так называемую водолечебницу доктора Абрамова. Слово «водолечебница» было выбрано для того, чтобы пощадить чувства пациентов и их родственников. На самом же деле это была психиатрическая больница, где, например, находился в то время знаменитый своими рассказами и своей неуравновешенностью писатель Леонид Андреев. Надежда отправилась туда, хотя больше всего на свете ей хотелось бы уйти в монастырь. И… даже пение бросить!

Надежда размышляла так: «В жизни я знала две радости: радость славы артистической и радость духа, приходящую через страдания. Чтобы понять, какая радость мне дороже, я скажу, что после радостного артистического подъема чувствуется усталость духовная, как бы с похмелья. Аромат этой радости можно сравнить с туберозой. Прекрасен ее аромат, но долго дышать им нельзя, ибо от него болит голова и даже умертвить он может. А радость духовная — легкая, она тихая и счастливая, как улыбка младенца. Куда ни взглянешь, повсюду светится радость, и ты всех любишь, и все прощаешь. Такая радость — дыхание нежных фиалок, дыхание их хочешь пить без конца. Радость первая проходит, но духовная радует до конца дней…»

Вот этой радости и захотелось для себя певице Надежде Плевицкой.

Такое уже было с ней в жизни: с самого детства она мечтала о монастыре, к великому огорчению матушки. Но той пришлось-таки уступить — после того как умер отец. Со словами «Видно, уж Господь направил Дежку на путь праведный, истинный!» мать отвезла Дежку в Троицкий монастырь, что в Курске, на Сергиевской улице. Впрочем, надобно сказать, Акулина Фроловна всегда несколько идеализировала (хоть такого слова в ее словаре, конечно, быть не могло) своего последыша. Если Дежку наставлял Бог, то кто же в самое скорое время начал неистово подзуживать ее из монастыря сбежать? Как говорила та же Акулина Фроловна, лукава ты, жизнь, бес полуденный! Но, наверное, этот самый, не к ночи будь помянут, здесь тоже ни при чем. Все дело в песне. Именно желание петь в церковном хоре привело ее в обитель. И неистовая страсть к красоте. Ведь собор когда-то казался ей самым прекрасным местом в мире. Множество свечей, как стая огненных мотыльков, колыхалось над огромными серебряными подсвечниками, заливая светом своим драгоценные ризы святых. У большого образа Матери Божией играло огнями множество лампад. Искрились пелены, изумительно расшитые золотом. Все сияло изумительной красой!

Это была красота неземная, возвышенная. Однако Дежка, выросшая в буквальном смысле слова на земле, в крестьянской избе, не была создана для мира иного. Именно поэтому она сбежала из монастыря — и не куда-нибудь, а в балаган! — сбежала с той же страстью желания вернуться в мирскую суету, с какой когда-то мечтала уйти от нее. Случилось это просто — на Пасху послушницу (Дежку еще только готовили к постригу) отпустили с сестрой прогуляться на ярмарку, и Дежка увидела в балагане, бродячем цирке И.М. Заикина, расположенном у Покровского рынка, наездниц и акробаток неописуемой, незнаемой, невероятной красоты. А уж как сияли там огни! Поярче небось, чем даже в церкви! И юный восторженный мотылек так и полетел на их свет.

Смешная карьера Дежки в качестве наездницы и балаганной актерки длилась всего лишь один денек. Сестра ее хватилась, в монастыре затревожились, приехала из деревни мать, пошла искать — и нашла. И увезла дочку домой (в монастырь дорога теперь была заказана), причитая:

— Из святой обители — да в арфянки (так в деревне называли артисток, и позорнее этого слова трудно было даже представить!)… Лукавый тебя, что ли, осетовал[23]?

Лукавый, повторимся, был здесь совершенно ни при чем…

Всю эту историю вспоминала Надежда, когда вышла из «водолечебницы» доктора Абрамова и поняла, что затворяться от мира она уже не хочет. Да и не может, потому что ее искусство нужно, необходимо, ее возвращения на сцену ждут. Те же самые огни рампы, которые когда-то показались ей гораздо ярче и привлекательней сияния церковных свечей, снова вспыхнули перед ней и снова поманили. Аромат туберозы показался сладостней аромата фиалок. Покой — это не для нее. Ей нужна песня — песня, которая всегда, всю жизнь была стержнем ее существования!

На второй неделе поста в Михайловском театре давали концерт под покровительством великой княжны Ольги Николаевны в пользу семей убитых воинов. Не было более подходящего повода снова выйти на сцену певице Надежде Плевицкой, только что потерявшей своего единственного. И более подходящей песни, чем та, которую она спела, просто не было:

Средь далеких полей, на чужбине,

На холодной и мерзлой земле,

Русский раненый воин томился

В предрассветной безрадостной мгле.

В первое мгновение перехватило голос при воспоминании о безрадостной мгле, которая клубилась и будет вечно клубиться около того дома, но в это мгновение задрожали сердца, перехватило горло у всех слушателей, и заминки певицы никто не заметил. А если и заметил, то сразу о ней забыл — она еще более добавила выразительности наивным словам песни: