Глаз урагана - Андрей Дашков

Я выбрался наверх, впервые ощутив, что может испытывать крот, вынужденный выползать из затопленной норы. Подальше от дома, в котором лежит красивый труп, – и на том спасибо.

В общем-то в моем положении можно было делать все что угодно. Лучше, конечно, убраться на ТУ сторону, но пока «всадник» проявлял вялую активность, я не мог контролировать «выпадения». Я совершил очередную глупость. Высмотрел знакомый символ и зашел в аптеку, открытую круглосуточно. Зачем? Наверное, хотел подстраховаться, запастись дозой, а заодно лишний раз продемонстрировать свою лояльность. Раб, сидящий внутри, изрядно проголодался и истосковался по хозяйской плетке…

В этот час других посетителей в аптеке не было. Две телекамеры разглядывали зал. Девушка в зеленом халатике и очках глазела на меня, как рыба в аквариуме из бронестекла. Я старался не суетиться, чтобы ничем не выдать себя. Спокойно подошел к витрине и стал разглядывать полку с дозами. От изобилия рябило в глазах. Любые упаковки, для детей и взрослых, для паралитиков и беременных, семейные наборы, комплекты для групповой терапии, специальное предложение – «эротическое приключение». Кажется, были учтены все случаи жизни. Кроме моего.

Я достал карточку и просунул в окошко вместе с мелочью, которую удалось наскрести в карманах. Девушка-рыба вставила карточку в приемную щель декодера. С каким-то дурацким облегчением (подобное чувство я испытывал всякий раз, когда приобретал дозу в течение последних пяти лет) я увидел, как на панели вспыхнул зеленый сигнал. Это означало, что индивидуальный код расшифрован, доступ разрешен и федеральный компьютер зарегистрировал своевременное потребление. В случае несанкционированной задержки у владельцев карточек начинались неприятности. Насколько я знал, задержка никогда не длилась дольше двадцати четырех часов. Да и какой смысл откладывать неизбежное? – аптек больше, чем фонарных столбов.

Получив суточную дозу, я хотел тут же употребить ее прямо перед камерами, но потом решил, что переигрывать не стоит. Возможно, кто-нибудь уже уловил отклонение от «стандартного» поведения.

К тому времени мне казалось, что свидетельство такого отклонения отпечатано у меня на лбу, а для верности – и на всех прочих участках тела. Прежде всего я не мог вести себя естественно. Не умел, разучился, забыл, что это такое. Как ни странно, большинство моих благополучных сограждан, сопровождаемых «всадниками», казались мне вполне естественными – именно в силу того, что утратили самоконтроль. Мне же приходилось следить за каждым своим жестом, словом и шагом, непрерывно оценивать себя, угадывать, как я выгляжу со стороны, и пытаться скрыть признаки болезни, гнездящейся в черепушке. Эта неизбежная рефлексия порождала цепочку искаженных и зыбких отражений личности, падавших в прошлое и в будущее. Чем глубже в прошлое, тем сильнее искажение; чем дальше в будущее, тем все более жалкой становилась картина. Я устал и хотел только одного – чтобы конец был не слишком болезненным.

Тут меня осенило – а не лучше ли сдаться добровольно? В этом случае я мог бы, наверное, рассчитывать на новую операцию, на пересадку «всадника» и счастливую жизнь. Перспектива превратиться в овцу, конечно, ужасает, но только не самих овец. Они растут, пасутся, едят травку, жиреют, отращивают шерсть. Периодически их стригут и совсем уж редко некоторых баранов режут, чтобы сделать шашлык.

Впрочем, вероятность оказаться в их числе невелика. Пастухи гуманны и прогрессивны; овчарки надежно охраняют стадо, а овчарни комфортабельны и оборудованы всем необходимым для нескучного и приятного времяпровождения. Так какого же черта я бегу, зная, что выход из загона все равно закрыт? Сдавайся, паршивая овца, и, может быть, у тебя появится шанс стать хорошей!

«Слишком поздно», – подсказывал здравый смысл, не находивший выхода из создавшегося положения. Он был бессилен. Все что ему оставалось, это постреливать по сторонам маленькими пульками черного юмора, оставлявшими пятнышки на действительности. Но надеяться на то, что эта самая действительность рассыплется, словно замок из песка, не приходилось.

И, самое обидное, я знал способ. ДРУГОЙ способ. Но не мог им воспользоваться. Слишком поздно! Слишком долго я пренебрегал «гражданским долгом», слишком долго молчал, слишком велики «отклонения». Голова без «всадника» – это хуже, чем всадник без головы. Не просто опасное и непредсказуемое пугало, а зародыш разрушения. Клеточка раковой опухоли, подлежащей однозначному и скорейшему удалению.

Она очнулась. Мягкий сумрак окутывал ее. Было тепло и удобно, как в материнской утробе. Но первое же воспоминание разрушило иррациональное чувство безопасности и защищенности. До этого, пребывая в каком-то полусне, она парила над океаном, который казался ей сгустившейся любовью. Упасть в него означало испытать невыразимое блаженство. Может быть, и невыносимое…

Однако уже через секунду после пробуждения Дина поняла, что чудесный, золотой, медоточивый сон – чужой (будто она «подсмотрела» его, спрятавшись в спальне), не вполне принадлежит ее подсознанию и является лишь способом отвлечь ее, заставить забыть о чем-то важном. Например, о том, что кто-то устроил настоящую охоту за ее сыном.

Она резко села, и кокон мнимого покоя, в котором измученному телу было так хорошо, сразу же разорвался. Болели порезы, ломило в суставах, давящая тяжесть всколыхнулась в голове лужей расплавленного свинца… Сколько она была без сознания – час, ночь, сутки? Где Ян? И где она сама?..

Первое впечатление – запахи. Не то чтобы неприятные, но какие-то странные. Смутно знакомые и все-таки экзотические. Эти запахи исходили отовсюду – от белья, на котором она лежала, от связок высушенных растений, развешенных на стенах, на двери и на переплетах оконных рам. Кстати, за окнами было темно – то ли стояла ночь, то ли были закрыты ставни…

Дина внимательнее присмотрелась к обстановке. Широкая, низкая и очень удобная кровать, комод, шкаф. Вся мебель была старой, но не производила впечатления тяжеловесности или ветхости. Вероятно, это светлое, будто сохранившее запекшийся солнечный свет и слабо сиявшее даже в полумраке дерево и есть карельская береза, которую Дина, дитя пластмассового века, видела разве что на фотографиях…

Она редко чувствовала себя хорошо в чужих домах (особенно в чужих постелях), и это же относилось к купе поездов, а также гостиничным номерам, но в этой комнате ничто не отталкивало ее. Во всяком случае, пока…

Что, если ей просто давали небольшую передышку, возможность прийти в себя, отдохнуть и восстановить силы? Следует ли благодарить за это неизвестного благодетеля? Она будет благодарна, бесконечно благодарна, если с Яном все в порядке. Если же нет… Любая мысль о сыне обжигала, подгоняла, как удар плетью, заставляла двигаться. Ловушка… Они оба попали в уютную ловушку…

Дина опустила босые ноги и осторожно коснулась подошвами пола. Тот оказался не таким уж холодным и тоже был сделан из светлых пород дерева. Все доски тщательно подогнаны друг к другу и отполированы.

«Ну и куда ты пойдешь раздетая?»

Только теперь Дина обратила внимание на огромную пижаму, просторные брюки и шерстяные носки, в которые ее обрядили, пока она была без сознания. Нагрудный карман пижамы украшала какая-то вышивка – но не буквы, а знак. При таком тусклом свете толком не разглядишь.