Money. Неофициальная биография денег - Феликс Мартин

Два Джеймса – Стюарт и Карвилл, исповедовавшие одну и ту же важную идею: деньги могут быть серьезным инструментом контроля над правителем

В 1993 году Джеймс Карвилл, возглавлявший предвыборную кампанию президента Билла Клинтона, в интервью Wall Street Journal затронул тему невероятной власти денег в мире современной политики. «Раньше я думал, что, если мне суждено родиться снова, хорошо бы стать президентом, или папой римским, или успешным бейсболистом. Но теперь я предпочел бы возродиться в качестве рынка облигаций – только он способен запугать кого угодно», – шутливо заявил он. Остроумные слова Карвилла получили широкую известность, однако не следует забывать, что представление о деньгах как о способе усмирить монарха с самыми диктаторскими замашками уходит корнями в эпоху Просвещения. Любопытно, но примерно о том же писал в те стародавние времена другой Джеймс – шотландец Джеймс Денем-Стюарт, автор «Исследования о принципах политической экономии». Его книга, вышедшая в 1767 году, является одной из первых работ по экономике на английском языке. В ней он дал подробное описание той трансформации, какую экономическая мысль претерпела за четыре последних века начиная с опубликования трактата Никола Орема, не говоря уже о временах академии Цзися. И Орем, и китайские мыслители считали, что деньги в конечном итоге являются инструментом правителя, и оставалось только надеяться, что он будет мудро ими распоряжаться. Денем-Стюарт смотрел на ситуацию с прямо противоположной точки зрения. Денежное общество, утверждает он, не что иное, как «самый эффективный из когда-либо существовавших способ обуздания деспотизма».

Однако все обстояло не так просто. Как мы помним, есть целый ряд причин, объясняющих, почему выпущенные правителем деньги являются стандартом. Ни один частный эмитент не имеет такого доступа к рынкам и таких возможностей требовать соблюдения условий договора, а следовательно, не вызывает у населения такого доверия, как правитель. Банкиры, может, и построили для себя новый Иерусалим, однако эта денежная утопия, как и другие утопии в истории человечества, не имела защиты от суровой реальности мира. Частные эмитенты денег могли объявить дефолт, и тогда на руках у их кредиторов оказались бы не деньги, а бесполезные бумажки. Наличность могла испариться, стоило пошатнуться уверенности в кредитоспособности одной из сторон, а значит, любой, даже самый тщательно проработанный план оборачивался пустым звуком и о взаиморасчетах можно было забыть. Даже созданная банкирами кредитная пирамида имела вершину – тесный и почти закрытый клуб воротил международного бизнеса, который также не был застрахован от кризисов доверия, да и просто непредвиденных обстоятельств.

И в самом деле, судьба частных денег ничем не отличалась от судьбы денег правительственных. С одной стороны, было необходимо сохранять положение дел, при котором банковская деятельность оставалась под контролем немногочисленной элиты. Только способная к самоорганизации и достаточно узкая клика могла создать в своей среде уровень доверия, необходимый для управления частной денежной системой. При этом для человека со стороны, желающего присоединиться к этой группе, не существовало иного препятствия, кроме необходимости понять, на каких принципах работают банки. В отличие от правителей банкиры не имели возможности убрать претендентов на свое место на вершине силовыми методами. Поэтому они ревниво охраняли свои секреты, заложив основы того, что впоследствии переросло в традицию сокрытия тайных пружин банковской деятельности путем усложнения формальных процедур, что позволяло банкам сохранять свою монополию. Но и расти в этих условиях они не могли. Кредитные расписки международных банкиров циркулировали внутри круга «своих», но за его пределами вызывали только недоумение. Те же особенности, которые делали частные деньги банкиров жизнеспособными, не давали им полностью заменить собой деньги, выпускаемые правителями.

Результатом был хронический денежный дисбаланс – затяжная партизанская война между правителями и денежным классом, причем ни одной из воюющих сторон не удавалось одержать окончательную победу. Ситуация изменилась только в конце XVII века, на гребне важного исторического открытия. Как и в случае с появлением денег, новшество возникло в условиях «пересадки» продвинутых финансовых идей на «почву» финансовой глуши – при этом следует отметить, что происходило это на фоне уникальной политической конъюнктуры. Носителем высоких идей выступили Нидерланды, тогда как роль сельского простака досталась Англии. Передовые технологии Нидерландов воплотились в форме так называемых голландских финансов – наиболее развитой из когда-либо существовавших систем управления государственным долгом. Англия внесла свою лепту в виде недавно (и мучительно) утвердившейся конституционной монархии. Что же получилось в результате столкновения этих двух элементов? Банк Англии. А вместе с ним – и основа всех современных банковских систем и современных денег.

В конце XVII века Англия переживала тяжелый конституционный кризис, в 1640-е годы вылившийся в гражданскую войну. Предпринятая Кромвелями попытка создания республиканского правительства окончилась провалом, и в 1660 году на трон вернулся сын свергнутого короля Карла I. И хотя давнее противостояние между роялистами и парламентаристами понемногу сходило на нет, назревал новый раскол – между землевладельцами-тори и торговцами-вигами. Причина противостояния была стара как мир. Финансовая безответственность короля, ставшая непосредственной причиной гражданской войны, никуда не делась, скорее усугубилась. К 1672 году финансовое положение Карла II настолько ухудшилось, что он оказался не способен расплатиться по долгам и объявил о приостановке деятельности Палаты шахматной доски. Как результат – вполне предсказуемый – наступил коллапс государственного кредитования. К концу десятилетия займы королю если и предоставлялись, то на условиях существенно более жестких, чем купцам.

Финансовое положение не улучшилось и после разрешения конституционного кризиса, последовавшего за смертью Карла II и восхождением на престол его брата Якова, когда в ходе «Славной революции» 1688 года трон Англии достался Вильгельму Оранскому. Очень скоро стало очевидно, что Вильгельм принял предложение парламента возглавить страну вовсе не ради ее спасения от папистов, а исключительно ради получения доступа к ресурсам, необходимым ему для защиты Голландии от притязаний Людовика XIV. Едва успев занять трон, Вильгельм тут же присоединил Англию к континентальной коалиции и объявил войну Франции. Новоиспеченный король повысил налоги, собрав 4 миллиона фунтов – сумма, о которой во времена Карла II никто и помыслить не мог, – однако траты росли еще быстрее и достигли 6 миллионов фунтов. Чтобы добрать недостающую сумму, требовался кредит, что отнюдь не способствовало улучшению положения в стране. По состоянию на весну 1694 года население Англии под предлогом военного времени уже пять лет платило огромные налоги, больше трети которых составлял земельный налог, вызывавший яростное недовольство тори. Самое ужасное, что выхода из сложившейся ситуации не просматривалось. Война продолжалась, королевский кредит был почти исчерпан, а дефицит казны рос год от года. На горизонте черной тучей замаячил второй дефолт Палаты шахматной доски.