Кража по высшему разряду - Нина Стожкова

Ему рассказали, что Марта Петровна умерла от истощения, не пережив блокаду. Сын скончался от дифтерии сразу после войны, а старшая дочь осталась на Украине, куда была эвакуирована с институтом, и следы ее затерялись. Зато Изольда до сих пор живет в Петербурге, успешно работает, родила двух дочерей, его внучек: одна уже совсем взрослая, а вторая пока школьница.

Получив такую информацию, свалившуюся на него внезапно, как когда-то страстная любовь к Ольге, Карл Иванович два дня не выходил из дома. Соседи, обеспокоившись, даже вызвали ему доктора. Но к счастью, оказалось, что он для своего возраста вполне здоров, просто взял у жизни тайм-аут для размышлений.

Через два дня господин Шмидт сошел с крыльца с папкой под мышкой. И направился прямиком в гости к своим давним приятелям — супругам Мюнхам.

Рюдигер и Бербела Мюнхи жили неподалеку и были, пожалуй, единственным в городке семейством, с которым он мог общаться так же душевно и часто, как когда-то с друзьями в России. Только они одни во всей Германии знали его историю — без купюр и оговорок — и потрясение хранили эту тайну много лет. Карл чувствовал: они никогда не сообщат о странном соседе и его истории в полицию, как принято делать в Германии. Они дорожат общением с ним. Еще бы: ничего даже отдаленно похожего на историю жизни «их дорогого Карла» Мюнхи не читали даже в романах.

— Карл, здравствуй! Мы рады тебе, — преувеличенно радостно приветствовала его Бербела, стараясь скрыть недоумение. В тот день Карл пришел без звонка и не ко времени, что в Германии совершенно немыслимо.

Рюдигер, подняв голову от компьютера, уставился на него так, словно это Санта-Клаус по ошибке летом залез в их камин.

Карл Иванович молча положил на стол в гостиной тонкую папку.

— Я уже старый человек… — приступил он сразу к делу, не обращая внимания на вежливые протесты друзей.

— Подожди, Карл, я принесу вина. Или чаю, как в России, — остановила его Бербела с улыбкой. — Похоже, наш разговор будет не коротким.

— Так вот, я уже очень стар, — продолжал он с того места, на котором его прервали, когда Бербела расставила в гостиной чашки и корзиночки с печеньем и орешками. — И должен наконец привести в порядок свои дела…

— Но ведь ты говорил, что уладил все вопросы с завещанием, — осторожно перебила его Бербела. — Ты ведь хочешь все оставить племяннику Урзулы Хоффнер, который помогает тебе в мастерской?

— Хочу. Но это только полдела, — вздохнул Карл Иванович. — Есть еще один момент. Только, ради бога, прошу, Бербела, больше не перебивай, чтобы я не потерял нить.

И он кратко рассказал изумленным Мюнхам историю появления Изольды на свет. А еще сообщил о картине, которую когда-то собирался подарить младшей дочери на совершеннолетие, а именно — в 53-м году, после войны.

— В этой папке фотография картины и копия документа, удостоверяющего право Изольды Гурко владеть ею, — сказал господин Шмидт. — Надеюсь, это когда-нибудь поможет дочери заполучить принадлежащий ей по праву холст восемнадцатого века и решить все ее материальные проблемы. За жизнь в Советском Союзе у нее наверняка их накопилось немало. И может быть, дочь простит меня, ее грешного отца, и когда-нибудь расскажет обо мне своим девочкам. Да, там, в папке, лежат мои фотографии. Чтобы внучки узнали и помнили дедушку, которого никогда не видели. Расскажите, если когда-нибудь их увидите, о том, что их отец и дед не трус и не предатель. Просто жизнь иногда бывает сложнее наших представлений о добре и зле.

— Но, Карл, — подал голос Рюдигер, — почему ты думаешь, что твоя картина цела? Столько лет прошло, были война, блокада, раздел и объединение Германии, развал Советского Союза… Целая эпоха миновала. Началась новая эра. Изменились границы государств, карта мира стала иной, многие страны вообще исчезли с лица земли… А тут какой-то холст…

— Знаешь, Рюди, — пожал плечами Шмидт, — чтобы мне до войны кто-то сказал, что я, известный советский профессор, буду каждый день ожидать расстрела в лагере у фашистов, потом попрошусь на жительство «в логово врага» и, наконец, научусь чинить ботинки бюргерам в маленьком городке на западе Германии, я бы тоже решил, что этот предсказатель сумасшедший. Но как видишь, все случилось именно так. Ни убавить, ни прибавить. Друзья мои, в прошлой жизни я постоянно ставил эксперименты над животными. Вместе с великим Иваном Павловым. И теперь кто-то там наверху — Бог ли, Судьба ли, не знаю, — в отместку ставит эксперимент надо мной. Так что если окажется, что моя картина уцелела в блокадном Ленинграде, я не удивлюсь. Впрочем, я это уже не узнаю. Финал сей пьесы придется досматривать вам, мои молодые друзья. Прошу об одном: если сможете, обязательно разыщите Изольду. Я узнал, что она занимается академической наукой, как я когда-то, и поэтому у нее есть редкая в Советском Союзе возможность ездить по свету, выступать на конференциях и симпозиумах. Вот увидите, она приедет к вам в Германию! Ведь у нее в сердце тоже наверняка сидит занозой память об отце. Передайте Изольде Гурко, пожалуйста, эти бумаги, расскажите про моего друга Артемия Саввича и про наш с ним уговор. В порядочность Артемия я верю. Если он жив — отдаст картину. Если нет… Тогда Изольда предъявит свои права его потомкам. Даже если картину продали, она когда-нибудь обязательно найдется. Почему-то я в этом уверен. Ну а сейчас я очень устал и должен идти.

Через месяц Карл Шмидт скончался от легочной тромбоэмболии прямо на крыльце своего дома.

— Инка, вот ты где! — Пожилая дама ворвалась в обувную мастерскую, на ходу расстегивая пальтишко и тяжело дыша. — Нельзя так волновать старушку. С утра тебя ищу. Вот была Инна Морозова в Питере — и р-раз: нету, пропала! Меня чуть инфаркт не хватил.

— Я же вам эсэмэску скинула, — запротестовала Инна.

— Извини, до сих пор не научилась читать эти дурацкие электронные послания. Боже, как я ненавижу двадцать первый век! Он для меня как чужая квартира… В прошлом столетии было гораздо уютнее. А теперь! Все якобы на связи, ходят с мобильниками, шлют телефонограммы, а их телефоны вечно «вне зоны действия». Одиночество с телефоном чувствуется еще острее. Потому что окружающих не замечаешь, а тот, кого ждешь, не звонит. Ты куда сегодня пропала, негодная девчонка?

— Забирала у Ромки фотографии. Фотографии вашей картины, между прочим, — сказала Инна, скромно умолчав о том, что сопутствовало этому официальному мероприятию.

Изольда устало опустилась на стул и потребовала:

— Покажи!

Инна передала ей мутноватые карточки, сделанные Ромкиным мобильником.

Голос Изольды дрогнул:

— Это он! «Портрет графини»! Инна, поднимайся, пойдем. Мне надо слишком многое тебе рассказать.

— Простите, на одном каблуке я далеко не допрыгаю.

Изольда только теперь заметила ногу Инны без сапога, сиротливо мерзнувшую на картонке. Изольда с изумлением осмотрелась:

— А здесь неплохо. Чисто и аккуратно, как в немецкой обувной мастерской. В мастерской Карла Шмидта. И цены, смотрю, в Питере уже почти европейские. Да, ты, Инна, еще не знаешь.